«Лейтмотив»

[giarossin]

фэндом: ШХ ББС
пейринг: Моран/Мориарти
рейтинг: и всё-таки r
варнинг: хэдканон, разновидность сомнофилии

Рогипнол — это транквилизатор, в 10 раз более сильный, чем валиум. Его действие начинается через 20–30 минут после приёма, достигает наивысшей точки через 2 часа, и может продолжаться от 8 до 12 часов. Человек может стать настолько неспособным к действию, что полностью лишается каких-либо физических сил. Он лежит на полу с открытыми глазами, он способен наблюдать окружающее, но абсолютно не способен двигаться - теряет контроль над мышцами, чувствует замешательство, вялость. Затем память ослабляется, и он не может вспомнить, что с ним происходило. © drugfreeworld

клочки психологии, «механичность»©, и кто-то нарвётся;

У человеческого горя солёный вкус. Неприятный, оседающий влажным покалывающим конденсатом на внутренней стороне щёк. Мориарти эфемерно ощущает его в глотке, пока пальцы быстро бегают по клавиатуре, вырисовывая на белом листе экрана строки чудовищного шантажа самыми простыми словами. Он кривится всего лишь на секунду и запивает рецепторное ощущение крепким чаем, перебивая всякое иллюзорное послевкусие.

К изысканным вымогательствам больше всего подходит эрл грей с лимоном и Тартини.

Строки бегут информационным водопадом, разбиваясь о почтовые ящики, мэйл-клиенты, скайп, входящие смс-сообщения. Электронный код укрывает гениальное сознание в полузабытьи бессонницы, заботливо стирает из организма всякие импульсы, побуждающие хотя бы поверхностно озаботиться о здоровье.

Он считает, это всего лишь разминка в несколько дней, своеобразный отдых для мозга, возможность поупражняться во взломе новых систем безопасности и в эстетическом красноречии смертоносных посланий. А когда Джиму предоставляют желаемое, оно, в зависимости от формы, выбрасывается, сжигается или удаляется одним щелчком. Процесс спасает от скуки, результат её возобновляет.

Моран пока что смотрит на его минутные игры сквозь пальцы, не пробуя захлопнуть крышку лэптопа, не забывая подхватывать где угодно засыпающее на ходу тело и предпочитая не вспоминать, при каких надорванных обстоятельствах в незапамятные времена они впервые практиковали это его «доверительное падение» спиной назад. Теперь же всякий раз, когда Джим позволяет себе сползти в его руки, на его губах блуждает бесформенная улыбка, а глаза блаженно закрываются, как у пожилого праведника-протестанта, который с умиротворённой покорностью и благоговением отходит на тихом ложе в мир иной. «Клоун чёртов», беззлостно думает полковник, укладывая консультанта на ближайшую горизонтальную поверхность, и отправляется проверять окружающий уровень безопасности.

Несмотря на режим, сбитый до седьмого круга Ада, Джим по-прежнему очень точно улавливает в таких ситуациях приближение той критической точки, когда снайперу захочется крепко ухватиться за его плечи и встряхнуть так, чтобы кости в субтильном теле сыграли друг с дружкой в хроматическую гамму. Себастьян всегда рядом, всегда — молчаливое наблюдение, напряжение, анализ. Его присутствие Джеймс ощущает физически, даже если того по факту с ним на одной территории нет. Моран — неотъемлемая составная в границах его биополя, Джим не может его не чувствовать, не может не различать его отношение к себе и… просто не может этим не пользоваться.

— Посмотрим, как Майкрофту понравится меченый красным подарок на день рождения, — лениво тянет он, утыкаясь сухими губами в шею снайпера и обвивая обманчиво слабыми руками его пояс — хватка получается весьма крепкой. — Хотел бы посмотреть, как его постное лицо божественно преобразится в этот особый день. Жаль, он недавно отрезал все мои трансляции с Букингема… — Джим наигранно-сокрушённо вздыхает, щекоча дыханием кожу, вдохновенно бормоча дальше о вредоносности воплощённого британского правительства и пробираясь рукой Морану в штаны.

Тот даже не напрягается, когда прохладные пальцы сжимают член; продолжает краем уха отстранённо различать слова Джима на фоне «AC/DC», пульсирующих в одном наушнике, и спокойно перелистывает страницу. Два дня назад Джеймс позорно провалился в дрёму, стоило только Себастьяну прижать его на несколько минут к кровати — банальное тепло физического тела подействовало как ударная доза седативного. Сейчас же цепкое объятие плавно разжимается само, рука выскальзывает из расстёгнутой ширинки, а сам король лондонского преступного мира зевает в крепкое плечо и через минуту приваливается к нему щекой, неравномерно посапывая.

Это всего лишь вегетативный период в одну неделю, мысленно напоминает сам себе Моран, утихомиривая недовольное порыкивание внутреннего зверя, аккуратно стряхивает сонную тушку на кровать; это одно из тысячи идиотских состояний, навязанных Джимом самому себе. Мориарти может что-то захотеть и тут же убедить себя в крайней необходимости осуществления своего желания.

Скоро вылечится очередной безумной идеей. Не удивительно, что в этой темноволосой голове всё вывернуто наизнанку, когда в мозгах клин клином выбивается без передышки.

Зато этот отрезок стал особенным. Во время него Джим взял себе за привычку жаждать секса на грани смертельной усталости, умудряясь ещё и смотреть при этом незамутнённым, алчным взглядом, приходя и пробираясь пальцами под одежду под аккомпанемент озвучки своих замысловатых достижений. Он льнёт и жмётся, мысленно подсчитывая секунды до отключки, пульс отдаётся в висках болезненными колющими ударами, а рот ломается в невинной улыбке.

Полковник знает, что ему не нужно ничего озвучивать. Джим и сам уже предвидит безжалостные ладони на своей шее, если вздумает сунуться к Морану в таком состоянии в третий раз; нехватка кислорода — лучший способ тренировки умения хвататься за реальность.

Джим тихо смеётся, вливает в себя за сутки ещё несколько литров крепчайшего чёрного чая, берёт один незаурядный сложный заказ с Чехии и отправляет киллера в короткую командировку. Перед самим отъездом консультанту всё же не удаётся под предлогом работы отвертеться от того, чтобы быть разложенным прямо на полу своего кабинета в коленно-локтевой. Он громко, тягуче стонет, жмурясь и сгрызая свои губы в кровь от частых толчков, а в опустевшей голове возникает шальная мысль.

Мысль, естественно, тут же формируется в желание, а после оргазма зарастает псевдопричинами необычайной важности и острым, детским интересом.


***


— Спать, — коротко приказывает полковник практически с порога их очередной квартиры, едва завидя фиолетовые следы бессонных ночей под глазами у сумасшедше улыбающегося консультанта. Себастьян только приехал, принеся с собой дорожную пыль, несколько крепких чешских словечек и очередную кровь на руках, и это «спать» звучит скорее как сообщение о последующем общем действии, — они оба устали, оба замотаны, оба нуждаются в отдыхе куда более интенсивном, чем за последний месяц.

Джим, будто соглашаясь, коротко кивает, не прекращая улыбаться, глаза его влажно, нездорово блестят, как в горячке. Ноги у него подкашиваются при первом же прикосновении. Себастьяну чертовски хочется списать всё на недосып, но он предпочитает уже над этим не размышлять, когда едва ли не силой затаскивает Джеймса на широкую кровать, вжимает в матрас и минут семнадцать прислушивается к сиплому дыханию, ловя плавно накатывающую волну тепла от тела. Он не позволяет себе прикрыть веки, пока подсчёт чужого пульса не становится уравновешенным.

В тот момент, когда Моран делает попытку отстраниться и встать, его грудную клетку ухватисто оплетают руки, сцепляющиеся в крепкий замок между лопаток.

«Чёртов сукин сын», думает он, пока Джим со сдавленным смехом вылизывает его шею, блуждая ладонями под футболкой и плавно потираясь пахом о низ живота. Себастьян внутренне измотан, он на пределе, его ведёт, и опасно натянутые нервы с негромким треском рвутся об это очередное доказательство испорченности его любовника. Выигрышная попытка надломить самообладание стрелка. Во взгляде Джеймса нет и крохотного отпечатка сонливости, только испытующая страсть на грани безумия, Моран запоздало соображает, в чём дело, краем глаза поймав отблеск пустого шприца на прикроватной тумбе.

Себастьян больно сжимает бедра консультанта сквозь мягкие штаны, тесно прижимает его тело к поверхности, зло, глухо рычит, когда ощущает, что тот снова начинает сонно обмякать, как и в предыдущие разы. Моран готов удушить его самым неэстетичным способом, он понимает, что сейчас Джима не вытащить из-под наслаивающейся образами дремоты, даже сунув его в ледяную прорубь вниз головой. Консультант всё ещё слабо выгибается от грубых прикосновений, приглушено смеётся, открыто упиваясь тем, что всё пошло по его точно выверенному плану, его отличнейшей потешной «забаве» на двоих.

— Давай, бери уже, бери, — шепчет он, растягивая гласные на тихие, откровенные постанывания в ухо полковника, ещё что-то почти бессознательно мурлычет, закатывая глаза, когда Моран, стянув с него всю лишнюю одежду, толкается внутрь без всяческих церемоний, входит до конца быстро и подозрительно легко, несмотря на рефлекторно сжимающиеся мышцы.

Возбуждение прочно переплетается с липкой, расплывающейся в голубой радужке яростью, взращённой за эти дни постоянным вымученным раздражением, которое приходилось задавливать в самом зародыше. Джим позволял себе запускать пальцы в шерсть хищника и убегать, попутно дважды наступив на хвост; Джим всегда позволял себе с Мораном слишком много, параллельно благосклонно позволяя отмерить такую же величину для себя в ответ. Но злость постепенно сходит на нет, после дюжины коротких, жадных толчков сменяясь глубокими, куда более интимными проникновениями.

Криминалист не шевелится, но не спит, нет, Себастьян знает, что сейчас его тело жгуче отзывчиво на каждое прикосновение, которое отдаётся импульсом во внутренностях, а сознание на взводе. Его выдают лишь подрагивающие кончики пальцев и беззвучный хрип, который угасает, стоит только снайперу неглубоко впиться в приоткрытый влажный рот. Тот берёт его глубоко и медленно, закинув его ноги себе на пояс и прислушиваясь к дыханию безвольного тела, когда головка члена упирается в бугорок простаты. Мышцы консультанта плавятся от наслаждения, а мурашки заползают, кажется, даже в глотку, и всё это нестерпимо, до безумия хорошо. Джеймсу хочется стонать, кричать, сорвать голос в тот момент, когда низ живота сводит в невыносимой судороге от нарастающих ненасытных фрикций, но он не может пошевелить даже кистью, и ему в последний момент кажется, что эта пытка грозит помутнением рассудка, который и без того не особо устойчив.


Джим позволял себе слишком многое, равноценно выменяв издевательства на своё безграничное доверие к стрелку.

Эта мысль приглаживает мягкой лапой незаметный шрам на полковничьей щеке и, что вполне вероятно, грозит занять достойное место в скудной копилке постоянных желаний.