фэндом: SnK
бета: Штэйн
пейринг: эрури
рейтинг: pg-15
краткое описание: психология устоявшихся отношенийпьянка и дрочка
инфо: Санскритский термин "шаматха" в контексте буддийской психологии означает спокойствие, душевный покой, успокоение сознания. В китайском переводе термина "шаматха" (прекращение, остановка) передано не буквальное его значение, а основной смысл, который заключается в прекращении воздействия на психику человека всех возбуждающих и "омрачающих" факторов, в результате чего достигается спокойно-умиротворенное состояние сознания.
первый блин комом;Спокойствие Ривая Аккермана — оголённый электрический провод в неподвижном состоянии.
Спокойствие Эрвина Смита — статичное безмолвие, текущее гладью от внутреннего стержня.
Смотря на него, Эрвин видит больше, чем остальные. Спутанные, острые комки нервов — подземные течения, напряжение, ввинченное под кожу, как старая неизлечимая зараза.
Эрвин видит вещи и людей с такой же пугающей ясностью, с которой просчитывает варианты будущего, при этом обучившись хорошо подбирать и дозировать слова. Поэтому он единственный, кого Ривай всегда слушает с тщательно скрываемым интересом, вниманием и доверием.
Поэтому Ривай и в этот раз останавливается сразу же, заслышав сигнал. Тренинг на сегодня окончен.
Эрвин видит иллюзорную лужу крови под его ступнями, бурые пятна на ладонях и сапогах. Деревянные чучела титанов искромсаны в щепки. Ривай постепенно устаёт быть сам для себя заземлителем. Он сам не замечает, как перестаёт видеть в этом смысл.
Иногда Эрвин думает, что Ривай до сих пор жив на одной ненависти. На той, которую не разложить на уравнения и не проанализировать целиком. Каждое своё качество он смог превратить в козырь. Эрвин же сумел сделать из него комплексный козырь для всего человечества.
Наверное, за это Ривай тоже иногда его ненавидит.
— Пойдём, — бросает Ривай, не глядя на Смита. Приведя в порядок УПМ, он пришпоривает коня и мчится в противоположную сторону от базы. Эрвин оглядывается вслед удаляющемуся галдежу команды и взбирается на свою лошадь. На сердце у него неясная, подплавленная по краям тревога.
Он нагоняет Ривая на старом кладбище, тянущемся прямоугольником сырой земли за тренировочной рощей. До стены отсюда — каких-то пятьсот метров, вдоль неё — безлюдная короткая тропа прямиком к воротам. Эрвин догадывается, что у Ривая на уме.
Спокойствие Эрвина Смита сейчас — не более чем защитная реакция.
— Как верховный главнокомандующий полевых подразделений, — тон Ривая при оглашении званий, как обычно, сквозит неуловимым издевательством, — ты должен сказать пару слов о безрассудстве, сделать попытку это остановить и сделать обречённую мину после присоединения к операции.
— Думаю, я перейду сразу к последнему пункту, — с лёгким вздохом отвечает тот.
Ривай хмыкает, смотря перед собой. Сумерки внутри стен опускаются на город неестественно быстро. Жизнь без красивых закатов и рассветов — незначительная плата на безопасность.
— Я никому не скажу, — обещает Ривай.
Эрвин ловит себя на желании рассмеяться, которое решает объяснить усталостью.
Они скачут по полям, укрытым густой нагретой травой. Прелые, тёплые запахи густо укутывают и пьянят — лето в этом году раннее и смелое. Безмятежное пространство похоже на застывшее изображение проектора, подрагивающее от ветра. Неба здесь так много и висит оно так низко, что, кажется, вот-вот упадёт. У Ривая внутри, наконец, кажется, что-то тяжело срывается и летит вниз. Он бешено гонит лошадь вдаль, оставляя Эрвина позади.
Тревога в груди Эрвина плавится до самой сердцевины и обтекает бьющийся о грудную клетку орган, прочно его схватывая. Но он не спешит.
— От ощущения свободы срывает башню? — понимающе интересуется Эрвин, расстелив плащ и садясь рядом с развалившимся на траве Риваем.
— А от её фальши хочется блевать, — лениво отзывается тот. Затем приподнимается на локтях, выуживает из сумки небольшую бутыль, отвинчивает массивную крышку, делает три больших глотка и щурится, передавая её Эрвину. Пряный травяно-медовый запах и тёмный янтарный цвет — не иначе, как экземпляр из особой коллекции Пиксиса.
Пойло жжёт глотку, и Эрвин жмурится, сжимая губы. Но после второго глотка полость уже прекращает гореть, а после третьего хочется ещё.
Настойка будто испаряется, хотя Эрвин уверен, что они оба выпили не больше, чем по дюжине хлебков. Он вытягивается и закрывает глаза. Ривай рядом немигающе пялится в звёздное небо, Эрвин — до боли вглядывается в звёзды на внутренней стороне век.
— Не переусердствуй, — Эрвин слышит, как скрипит металлическая крышка. Тепло от алкоголя сковывает мышцы слабостью. Варианты лениво копошатся в голове, и ни один из них не кажется неправильным.
— Я не собираюсь здесь сгнить, — шепчет Ривай и закрывает глаза. — В этих сраных стенах нам нет нигде места.
Это «нам» звучит слишком естественно, чтобы суметь возразить.
Спокойствие Эрвина Смита — отчаянные попытки перекроить систему под себя. Спокойствие Ривая Аккермана — плевки этой системе между глаз.
Эрвин чувствует, как жар тела рядом медленно перетекает ему под бок. Ривай неторопливо наматывает на пальцы трос от привода, гибкий металл вспарывает кожу, окунается в кровь. Вспышка боли не ярче сорвавшегося с неба метеора. Эрвин накрывает его кисть жёсткой ладонью, заставляя разжать пальцы. А затем делает то, что хотел сделать ещё с утра, взглянув на следы бессонницы под глазами Ривая — расстёгивает его брюки и плавно ему дрочит. Ривай часто, шумно дышит ему в шею, не издавая ни звука, и кончает, крупно вздрагивая всем телом и вцепившись окровавленной ладонью в его рубашку на спине.
Когда Ривай приходит после отбоя в комнату Эрвина, сердце у того бьётся гулко и учащённо, но тревоги — сдавливающих свинцовых кандалов — больше нет.