howdy pardner
отыгрыш с Лордом, завершен. июль '13Каждый раз, попадая в это логово... Нет, это точно не логово. Это гнездо, самое настоящее, оплетенное травами, с выпирающими сухими ветвями, средь которых прячутся птицы и птенцы. К сожалению, или же, скорее всего наоборот, к счастью обитателей Дома, настоящая Птица, смотрящая на суетливый мир свысока, имелась в единственном экземпляре. Если бы не несчастный случай, то их было бы двое, но, Лорд, не решаясь задевать эту тему, старался даже перестать думать об этом, ведь Стервятник наверняка даже мысли читать умеет. Кто знает этого окутанного тайнами и загадками типа. Он, если быть честным, не приблизился к разгадке ни на милю, так что вожак третьей оставался для него загадочным и особенным.
Так вот, каждый раз в этом месте торжествуют новые запахи, переплетаясь с приглушенными прежними, въедаясь и смешиваясь с бодрящим ароматом свежей, недавно политой землей. Сейчас было очень трудно разобраться, но определенно чувствовалась дурманящая мелиса, присутствия которой тот, кого все в тайне считали эльфом, или не замечал раньше (что маловероятно), или же действительно Стервятник вновь экспериментирует с настойками.
У дракона начали болеть глаза от яркого света десятков ламп, так неожиданно вспыхнувших, когда дверь приоткрылась. Темный силуэт на пороге позволяет зрению на мгновение расслабиться, привыкая к окружающей обстановке. Вожак сегодня выделяется отсутствием подводки вокруг глаз, что довольно-таки странное явление. Конечно, можно было бы предположить, что он просто не успел подготовиться к прибытию гостя.
- Ты настолько рад принятию закона, что даже снял траур? - вопрос, конечно, был неимоверно глупым, ведь все прочие готические атрибуты присутствовали на местах. Тем временем Лорд сел на ближайшую свободную кровать, отбрасывая костыли в сторону и стараясь не задеть ни единого листа плюща, обвивающего все вокруг.
Стервятник внимательно наблюдает за Златовласым, не поднимая головы. Ему не нужно смотреть прямо, чтобы всё видеть. Затем стекает с насеста, прихватив настойку. Чайник горячий, сквозь сетку трещин проступают капельки влаги.
— А ты, — отвечает полувопросом, — настолько рад, что решил трауром разжиться?
Стервятник усмехается так незаметно, что губы не шевелятся. Ни о чем смешном, как и о серьезном, они не говорят в игральные ночи. Слова льются сказками, и это один из любимых способов бегства. Самое важное — соблюдать баланс, цепляясь когтями за края.
— В Гнезде уже трое. Чую, сегодня четвертого откачивать будем. Не умеют говорить, как и что надо, желторотые, только учатся. А девочки черновиков не признают. Хотя сами мало что умеют.
Увлекательные истории траура разбитых сердец. То, что нужно.
Стервятник не спрашивает больше о сердце Лорда, у того и так всё нараспашку. Кто хочет — смотрит, кто умеет — видит.
Лунная настойка заполняет стаканы, пока Птица разделяет карты и расправляется с козырями. Сегодня у них "джокер".
Несколько ламп трескотливо гаснет, остается увитый тенями и ветвями полумрак.
— Вчера открыл Лес, — говорит Стервятник, когда рассказывает о том, как нашел свежие травы.
— Тебе в нем бывать доводилось?
Для Лорда Стервятник говорил до жути много, ведь от болтовни четвертой спрятаться можно было в своем вымышленном замке, поднимая ворота с красующимся на них гербом с двуглавым монстром, а вот Птица... Он говорил со смыслом, пряча его между строками так, что нужно было искать беспрерывно и усердно.
Такой сложный человек.
Наверняка, читает эмоции дракона, словно открытую книгу. Рыжая сегодня приходила к Слепому и, сказав что-то, сразу ушла. Ушла, даже не бросив быстрого взгляда тому, кто ожидал ее прихода дольше всего.
Теперь ворота замка не откроются даже ей. Последний из рода двуглавых был сильно оскорблен, собираясь этим вечером заглушать обиду, смешанную с гордостью, играми и настойками.
— Слепой провел? Он там частый гость. Ест заблудших путников Наружности и выпивает реки, осушая те, — Лорд склонился с кровати, пристально наблюдая за действиями Стервятника, но избегая его черных глаз, остекленело смотрящих в одну точку. — Меня Лес не любит.
— Кто первый? — не дожидаясь ответа, тянет руку, чтобы тянуть карту. В надежде, что в этот раз вытянет старшую карту, обойдя чрезвычайно везучего в подобных вещах вожака.
Ангел, отворачиваясь к стене, что-то недовольно бурчит, чем и привлекает внимание Златоголового, но ненадолго, так как первый мгновенно замирает и вновь умолкает, попадая в плен Морфея.
— Слепой не водит на свои экскурсии, — легко мотнул головой Стервятник, пододвигая пальцем колоду ближе к матрасу, чтобы соигроку было ближе тянуть. — Есть секреты, которых не поймешь, пока сам не откроешь.
Он передал кружку Лорду и отпил сам. Жидкий янтарный огонь дракону навредить не сможет, а Стервятник привык к нему, как к собственной крови.
Тонкие пластины кроют одна другую, игра заходит на второй круг. Первый проигрыш за вожаком. Тот неторопливо выцарапывает галку на листе в клетку — ночь еще позволит отыграться. Куда интереснее процесс, чем результат.
Тень сидит рядом, у левого плеча, чуть покачиваясь и заглядывая в карты. Отводит клюв и сереет, стоит Птице оглянуться. Всё молчит. С каждым глотком Тень будто наливается соками, становится видна сеть полупрозрачных жил. Стервятнику интересно, чует ли Лорд этого призрака так же хорошо, как некоторые. И почему не боится присутствия.
С того момента в комнате не прозвучало ни единого слова, если не считать сопения Ангела. Проигрыш Стервятника заставил Лорда самодовольно улыбнуться, но лишь на миг, так как через секунду дракона насквозь пронзил холодный и безразличный взгляд, способный заткнуть не только на мгновение развеселившегося психа, но даже и какую-нибудь болтливую Крысу. Не действовало это лишь на солнечного Табаки, остающегося в любом обществе неповторимым весельчаком, шутки которого уже до тошноты приелись некоторым.
Лунный напиток как никогда прежде обжигает горло, теплом растекаясь в каждую клеточку тела. Жжется так сильно, что в серых глазах появляются еле заметные слезы. Мелиса, видимо, обладала особыми магическими свойствами, бодрящими как и морально, так и физически. Сонливость, постепенно одолевавшую Лорда все это время, как рукой сняло, а ежели быть точнее, то крылом старой Птицы, все время твердящей, что шишки в раю все-таки имеются.
Победу быстро сменяет поражение, а интерес к игре без ставок пропадает.
— Ставлю неделю комплексных обедов и завтраков! — с гордостью выкрикивает дракон, вытаскивает из кармана какую-то бумажку с явно поддельной росписью Акулы, тряся ей в воздухе.
— Даже не спрашивай, где откопал, — попытка сдержать удовлетворение от ставки, сделанной им, провалилась. Уголки губ Лорда приподнялись, а на ликующем лице ярко выражался хитрый прищур.
— Не спрашиваю, — соглашается тот, отправляя уже вконец упившегося ароматами мотылька на засыпанный вялыми листьями подоконник.
Кто в Доме может заморачиваться особенностями питания? Такой чепухой. Хотя и вкусной. Этого не отнять.
Ощетинившаяся первая и раздутый безымянный птенец с перекошенным лицом, которое Лорд мастерски разукрасил. В порыве любви к миру, без сомнений. Всё предстает перед взглядом четко, словно свежая фотография, накладывается фильтром на Лорда. Стервятник смотрит сквозь неё в глаза веселого эльфа, легко слоняет голову на здоровый бок.
— Смотри, как бы традицией не стало. Обиженные драконом Фазаны имеют склонность перелетать в четвертую.
Пальцы в это время бегают-плетут пасьянс, разделяют карты. Те кусочком цветного моря образуют на черном полу водоворот. Стервятник задумчиво в него смотрит.
— Выползет рука Пиковой Дамы, утащит к себе и поминай как звали...
Эту историю знают все, даже на Изнанке, наверное, и нигде не видно причин, чтобы ей не верить.
— Ставлю "хвойную радугу", — и кроет королем треф.
О "радуге" едва ли не легенды ходили, мол, что собирал её Папа с радуги в озере Чернолесном, и что его чуть не утащило на дно Нечто, и что слезы его там тоже есть — самый целебный компонент, у Пауков такого не сыщешь. Душу, мол, лечит. Куда там каким уколам и бинтам.
Скрипит дверью и входит Красавица, сияет, за ним вползает Конь — Стервятнику слышно, как в грудной клетке у того дребезжат осколки — и валится молча в своё гнездо.
— Божьей воли на вас не напасешься, — тихо вздыхает вожак.
— А ведь говорил, что четверо, — допуск к обедам оставляет на кровати рядом с собой, ладонью впечатывая его в матрас. Бумажка и так уже вся измята, а уголок чуть надорван, но та не теряет своей ценности даже в таком отвратном виде. Конечно, Фазан без боя не сдался, пытаясь отобрать свои обеды, но после повреждения челюсти, скорее всего, понял, что допусков много, а жизнь одна. Пересмотрел ценности.
— Не думаю, что Гуля переведут в четвертую. Они все какие-то чрезвычайно, — Лорд запнулся, подбирая более правильное слово, но то и дело оно не подходило, намереваясь испортить все предложение. — Фазаньи они слишком, вот что. Даже тот же Курильщик остался Фазаном в нашей стае, хоть он и довольно хороший человек. Задает глупые вопросы изредка, а так молчит, рисует. Боюсь, у нас намечается появление второго Леопарда, — дракон напрочь увлечен игрой, будучи уверенным в своей победе, но пристальный и тоскливый взгляд Коня, пытающегося без заинтересованности со своего насеста разглядеть ход азартного боя, то и дело сбивал с мысли, словно прогоняя Фортуну из этого места далеко за пределы Дома и, даже, самого Серодомного Леса. Все буквально насквозь пропиталось этой тоской, исходящей от Птицы. Даже Красавица, счастливый и сияющий, пытающийся налить себе чего-то (видимо, обычной воды, или же сока, ведь тот не являлся сторонником странных настоек Папы Стервятника), не мог разрядить обстановку. Он то и дело ронял стакан, пока бедняга, раза с третьего, не стерпел удара об угол стола, разлетевшись на десятки осколков с громким звоном. Так же, как и сердце Коня этим вечером.
Лорд, конечно, почувствовал неимоверное раздражение от того, что кто-то нагло ворвался в спокойное (до этой минуты) гнездо, спугивая только прибывшую удачу, заставляя ее прятаться в самый дальний угол и сливаться со стеной.
— "Хвойная радуга"? Да чтобы я поверил, что ты так расщедрился? Быть не может, — а про себя думает, что не плохо было бы успокоиться. Или уйти в другое место. Или выпроводить всех посторонних из их же гнезда. Или утихомирить Красавицу и спасти Коня от наступающей депрессии по поводу дел сердечных. Конечно, последнее было бы куда гуманнее, да еще и за такие поступки можно было прославиться добродеятелем, но только вот все это обещало быть чрезмерно сложным и нудным.
— Курильщик, — тянет Стервятник, будто силится что-то припомнить, — Курильщик не Фазан. В первой его не приняли. Он у вас просто Алиса. Бегающая за белым Кроликом, у которого, ей кажется, есть ответы. Алиса-я-не-хочу-общаться-с-сумасшедшими. — Он безмятежно допивает жидкость со дна чашки и наполняет обе заново. Пьет, прикрыв глаза. Под кожей становится легко, хочется стряхнуть с себя всё железное, а ключики да отмычки проглотить, чтобы не затерялись в воздухе. Хочется даже петь. "Нет, нет. Слишком стар ты, Папа, для полетов и щебета".
— Алисе нужен Чеширский кот.
От угла к углу вместе с шорохами флоры перекатываются чужие мысли, слепо натыкаются на стены, вяло жуют траву. Тень занимается их сторожей.
— Еще придут, и всего будет больше, — сообщает Стервятник, протягивая Лорду сигареты. — Спокойнее, двуглавый.
Ко Гнездовищу, как эпицентру разномастных психических расстройств, видимо, никогда не привыкнут. И хотя нормальных в Доме нет, отсюда энергетика особо тяжеловесная струится. Крысам не снилось.
Чьи-то мысли начинают гоготать и грызть друг дружку.
— А ну хватит, — беззлобно говорит вожак Коню. Тот сидит весь в сигаретном дыму, извазюканный зеленым соком и размазанный по стене. Хоть бери валик и раскатывай по поверхности. — Выпей. И спать.
Врачевание сегодня — процесс короткий. Красавица тихо допытывается у Коня о чем-то, или сон нашептывает, не разобрать. Стервятник оборачивается-возвращается к Лорду, нервам Лорда и его почти-проигрышу. Отмечает, что Лорд прекрасен в любой эмоции. И закуривает впервые за ночь.
— Мне кажется, что Алиса была обычной дурой, — в брезгливой полуулыбке эльф скалит зубы, зажимая между тонкими пальцами сигарету, протянутую ему Стервятником. Зажигалка в правом потайном кармане рубашки, но прежде, чем та обнаружилась, приходится обшарить все вдоль и поперек. Гордость не позволяет просить чужую.
Огонь играет рыжими язычками пламени, напоминая своим цветом об окрасе волос и вспыльчивом характере одной девчонки, имя которой Лорд собирался позабыть навсегда.
— И кот тоже был еще тем неразумным. Он не компания нашей Алисе. Да и почему-то мне кажется, что тот Чешир не имел передних лап. И шерсти, — сигарета уже оказалась меж сухими и потрескавшимися губами, а зажигалка выскользнула из дрожащих рук, падая на пол. Видимо, настойки на этот вечер достаточно. Оставляя все вещи на кровати, лениво сползает на черные ветхие доски. Вверх, падая на допуск, в тот же момент попадает зажигалка, а Золотоголовый с тоской смотрит на выступающие ключицы вожака, выглядывающие из под ворота рубахи.
Наконец Конь успокоился, пропуская мимо ушей слова Красавицы, или же, делая вид, что пропускает, направился в ванную комнату. В гнезде сразу стало куда оживленнее, исчезла та угнетающая атмосфера безысходности.
Вот в руках Лорда и оказывается та Дама Пик, наводящая ужас на большинство, но ничем не вредящая ее обладателю в данный момент. Глупые легенды, глупые сказки, глупый Курильщик, глупая Рыжая...
— Отправимся в Кофейник после игры, — то ли вопрос, то ли утверждение. Лишь бы не молчать.
Стервятник кивает, выпуская табачные струи из едва приоткрытого рта, смотрит в свои масти. Дым вьется медленно, без выдохов. Сплетается с дымом Лорда в густом, зеленоватом от лампочек воздухе.
Тень закрывает глаза.
У дракона — сплошные оголенные провода нервов, нити, паутина. Дотронься — ощутишь вибрацию. Птице даже хотелось протянуть руку, чтобы узнать кожей, чем тут можно помочь. Даже целебное пойло не справляется, лишь глушит на время. Все эмоции Лорда сильны и остры. Перченые на вкус, верно. Стервятник отчетливо представляет, как Златовласый извергает огонь порциями, когда кому-то удается его довести. Как давится пеплом и кашляет, а чье-то крыло заботливо и крепко стучит по чешуйчатой спине. Улыбается за карточным веером.
— Не твой день, — констатирует он, бросив последнюю карту из пальцев. Выигрыш седьмого круга. — Решим еще, кому пожертвовать завтраки-обеды. Кое-кому из четвертой они пригодились бы больше, — ясно подразумевая дистрофичного Лорда. Слепца или Сфинкса... Да там все почти. Дом, что уж там, ходячими скелетами полнится.
В несколько мгновений карты аккуратно собраны в колоду, остатки из чайника выпиты, перья сложены под стопку книг. Стервятник медленно поднимается, разминает ногу и бредет к выходу из пещеры растений. Опустив ладонь на лоб спящего Ангела, поджидает Лорда у двери.
Подавленный своим поражением, словно заставляет себя успокоиться, смириться, потупив взгляд в пол, краем глаза пристально следя за длинными пальцами, не такими, как у Слепого, не похожими на лапки какого-нибудь из опаснейших видов паукообразных, а красивыми, изящными. Эти пальцы собирали с пола карты быстро, но то и дело какая-нибудь пластина, переставая слушаться умелых рук, падала вниз. Тогда ладони напрягались, то ли от напряжения, то ли от усердия. Говорят, что бесконечно можно смотреть на разрушающее все вокруг пламя и на бегущую успокаивающую воду, но теперь Лорд добавил бы сюда еще одно зрелище. Он, кажется, даже начал завидовать Стервятнику, хоть этого чувства раньше и не испытывал, завороженный сидит, словно статуя мастера, искусно изобразившего какое-то божество, сидит, забывая дышать и думать, ненароком останавливая все жизненные процессы, но, к счастью, закашливается от сигаретного дыма, возвращаясь в этот мир. Стервятник уже у дверей.
Как он не заметил?
Последний из рода двуглавых оглядывается, вспоминая, куда же он бросил костыли. Они обнаруживаются около стены, и, кажется, плющ за столь недолгое время, уже собрался их забрать в свои владения.
— Нечестно не принимать выигрыш, — всматривается в черные глаза Стервятника, видя там отголоски давней тоски, но в большей степени, словно в озере с мутноватой водой, свое отражение. Странный человек, подумал Лорд, отдает себя миру больше, чем следовало бы.
В коридоре шумно. Неподалеку вторая, так что наслаждаться тишиной третьей доводится довольно редко.
— Верно, — Стервятник удивляется, хотя этого в голосе не сквозит. — Я принимаю и распоряжаюсь им.
Они идут медленно. Коридор послушно рассекает перед ними свои волны. Стервятник не любит покидать Гнездо, особенно надолго. Для этого у него есть свои четко выверенные часы.
Кофейник шумен и переполнен, но исконные места вожака у стойки всегда свободны. Стервятник забирается на центральное. Справа остается место для Лорда, слева — для призрака Макса.
Несколько Птиц за столиком напротив гадают двум колясницам на картах. Стервятник не сомневается, что тем в будущее пророчится чистое волшебство.
Птица смотрит в противоположный угол. Рыжая с Кошатницей, в кои-то веки показавшейся из четырех стен, сидит к ним спиной. Сгорблена и тиха. Отчетливый контур угловатых плечей под светлым свитером. Валет рядом весело щиплет гитарные струны, машет ладонью, перехватив его взор. Стервятник кивает в ответ и надевает очки. Черные мутные глаза, ставшие при рассеянном свете тигрово-желтыми, вновь темнеют.
— Возможно, ты несправедлив, — мягко предлагает Стервятник, перехватив траекторию взгляда эльфа в ту же сторону.
— Все правители несправедливы, — он не груб, нет, лишь легкий отблеск гордости мелькнул в его словах. Заметив на себе пристальный и стеклянный взгляд Кошатницы, что-то говорящей в то время Рыжей, поспешил отвернуться. Как можно привыкнуть к девчонкам в Кофейнике? Теперь всегда на тебя будут пялиться, рассматривать с интересом, словно какого-то экзотического зверя.
Лорд уже начал жалеть о принятом решении, но, все-таки, из двух зол выбирают меньшую, а находиться в обществе Коня этой ночью желания не появлялось. Нужно было отвлечься от эмоций, волнами захлестывающих разум Златовласого, заполняющих комнату, лишающих кислорода окружающих, топящих их в пучине своих вод и поглощающих тех, кто отважится заглянуть в этот омут.
Стервятник вышел к людям без траурного макияжа, Кошатница расчесалась (что было заметно с первого взгляда), а Крысы впервые не атакуют Кофейник. Нет, явно сегодня ночь какая-то особенная. Кстати, на счет Стервятника. Очки ему, определенно, чрезвычайно шли. Он даже немного чем-то походил на Оззи Осборна. Лорд усмехнулся, подумав, что вожак, наверняка, в стародавние времена лазил вместе с Помпеем, имя которого теперь стараются не употреблять, на чердак, ловя там летучих мышей и откусывая им головы. Не просто усмехнулся, вдобавок потряс головой, словно отрицая свои же мысли. Притащил с собой эту глупую суеверную привычку из наружности.
— Только вот попробуй мне сказать, что не любил никогда. Ни за что тебе не поверю, — тяжелый вздох и остатки бывшей улыбки.
Стервятнику хочется выяснить, где же Лорд начерпался такой восхитительной ерунды. И нет ли у него в далеких предках короля Карла VI. Но предусмотрительно помалкивает — поющего Белобрюха, во-первых, не так легко перекричать, а во-вторых, многие другие английские Карлы методами правления тоже всяко отличались.
Кружки перед ними наполняются черным и молочным кофе. От напитка в этом, обычно, было лишь название. Сахар, привычно, кое-как спасал положение.
Крысы начинают подпевать Псам. Гам усиливается. Что характерно — слуху приятно. Не режет, как их хозяева.
От вопросов потомка Карлов о любви так разит лихорадкой, что начинает гореть больная нога. Пока не больно, но опасно тепло.
— Такая штука, как факты, существует независимо от веры, — Папа Птиц неудобно раскладывается на сидение, свешивает крылья вдоль боков. С интересом ловит настроение этого аристократа. Того даже тоска красит. Только вот ненадолго. Стервятник думает, что ему немедленно нужно мириться с Рыжей, или засыпать сейчас под действием "лунной". Или что-то еще такое врачебное. Но к влюбленным найти подход — что ту самую радугу в Чернолесе. Раз в тысячу лет в особую фазу Венеры удается.
— Любил, но тут нет речи о такой обсессии, — опустившись на тон ниже, Стервятник склоняется и говорит у самого уха Лорда, прикрыв пальцами, чтобы слышно. — И сейчас люблю, хотя он и мертв, но иначе не умею. Много чего еще люблю. Слишком многогранное слово, чтобы всё понимать.
Конечно, про правителей последний из двуглавых сказал в шутку. Хотя, свою родословную ему досконально изучать не довелось, так что, надежда на то, что где-то в троюродных сыновьях бабушек по отцовской линии и были горделивые принцы, все так же рьяно жила в сердце юноши.
Валет продолжает перебирать струны пальцами, и какой-то Крысеныш начинает вопить так, что от этакого "пения" появилось желание заткнуть уши, но Лорд, поборов его, лишь с отвращением поморщился.
Взяв в руки тот стакан, который был наполнен чем-то непонятным, белесым, принялся крутить его в руках лишь для того, чтобы согреть озябшие ладони. Ладони мерзнут не от холода, а от волнения. Чтобы заставить себя не смотреть назад уходит много сил.
Стервятник наклонился. От того ярко пахнет табаком и травами. И, пожалуй, еще чем-то мистическим и сладким. Шепот, хоть и низкий, грубый, словно затупившийся клинок, все равно пронизывает эльфа насквозь. Боясь говорить, он ожидает того момента, когда Птица отодвинется обратно, но этого, почему-то, не происходит.
— Пора искать кого-то более реального, — вновь вздохнув, рассматривает не без интереса плечо, скрытое под складками черного полотна, взгляд с которого падает на напряженную шею.
Лорд чувствует Тень. Он так же реален, как и все вокруг, даже более чем. Так Волк преследует во снах четвертую, так в спортзале живет напряженная атмосфера, после смерти Помпея.
Крысеныш, к облегчению большей половины Кофейника, замолкает, а дракон, не выдерживая, осторожно пихает рукой грудь Стервятника, заставляя того все-таки сесть на место. На них уже начали поглядывать со странностью во взгляде, что стерпеть было довольно сложно.
— Странное чувство, вызывающее волнение. Не более, — таким тоном, словно пытается убедить сам себя. Звонко, радостно, но не по-настоящему.
— Искать ни к чему. Кому нужно, тот сам находит. — Стервятник выпрямляется, достает сигареты, предлагает Лорду и закуривает сам, оставив после зажигалку на стойке. Призрак зеркально отражает его движения. Иногда Птице кажется, что брата это развлекает.
Ночь Крысиных воплей и Внезапных вопросов. Ещё, возможно, проявления на стенах Леопардовых рисунков. Как всегда, не произойдет ничего необычного, зато всё будет особенным.
Люд в Кофейнике перетекает, сменяя пестрые лица и одежды. За темными очками всё плывет равномерной рекой. К ним через сидение осторожно присаживается Дракон и делится соображениями об установлении музыкального порядка в более-менее общественных местах. Идея дельная, но безрезультатная, говорит Стервятник. Для околомасштабных планировок лучше задействовать Табаки — тот уж приведет все "виды искусства" в порядок на свои места. Все будут довольны. А недовольные привыкнут.
— Скоро выключат свет в коридорах, — докуривая, сообщает Стервятник. — Пора возвращаться.
_______________
отыгрыш с Л., пока завершен. декабрь '12
Your personal bedlam.
Итак, все разворачивается так, как и предполагалось.
На волосах Джима блестящий лак, кожу стягивает искусственный внешний слой; изучающе глядя в зеркало, он тренируется улыбаться так, как делает это его новый персонаж - устало, натужно, опуская уголки губ.
Мориарти поднял себе планку, задрал ее как можно выше - не придумал очередную личину, но присвоил чужую.
И теперь ему предстояло убедить медперсонал Бетлемской королевской больницы, что он - тот самый человек, с которым они бок о бок работали несколько лет и чьи повадки знали, как свои пять пальцев.
В этот момент дверь кабинета распахнулась. На пороге высился худощавый жилистый мужчина с пышными усами и ореолом седых волос вокруг лысины. Чем-то он напоминал Эйнштейна, вот только в голубых глазах с поволокой читалась не блаженная мудрость любознательного ученого, а хищность сметливой кошки. Он окинул Мориарти оценивающий взглядом и жестом пригласил внутрь.
- Добро пожаловать назад, мистер Хейфец.
Джеймс прикрыл за собой дверь, а врач вернулся в свое широкое кожаное кресло и по-хозяйски развалился в нем. Сесть не предложил, - да и некуда, - и у опаснейшего человека Лондона возникло чувство, будто он перед столом директора, и сейчас ему устроят выволочку за украденные из библиотеки книги.
Джим едва сдержал смешок. Врач резко вскинул брови.
- Что с вашим лицом?
- Попал в аварию, - консультант машинально прикоснулся к подбородку, - Год назад. Мне делали операцию по пересадке кожи. Вы знаете.
Голос был тихий, но жесткий и угрюмый, - и ни следа привычного ирландского мурлыканья, только немецкий акцент и раскатистое горловое "р".
Даниэль Хейфец - его новый персонаж, еврей. Он родился и провел детство в Германии, отучился в школе, поступил в технический институт Дрездена, но позже за безупречную учебу и стремительные успехи был направлен заканчивать образование в Англии. Увлеченный изучением психики умалишенных, он жадно поглощал знания, и к тридцати годам успел стать известным психиатром, доктором наук, автором более тридцати статей и около пятидесяти заметок, в которых рассказывал об основных душевных недугах и о том, может ли обычный человек распознать в себе или своих знакомых их зачатки. Он читал лекции, проводил бесплатные консультанции и частенько был консультантом на различных шоу по вопросам, касающихся душевнобольных - таким образом, его лицо и резковатый голос знала почти вся европа. Он любил славу, и слава любила его. Но все изменило случайное столкновение его машины с синей маздой - и, оставшись фактически без привычного лица, после операции он притих, пересмотрел свои жизненные ценности и посвятил себя целиком исследованиям и работе, углубившись в дебри чужих болезней.
- Да, знаю, - кивнул врач, сцепив руки на коленях. Пару минут он долго всматривался в неподвижное лицо собеседника, а потом продолжил, как ни в чем не бывало. Ввнутренне Джим слегка расслабился - приманка скормлена акуле. Врач явно сделал благоприятные для Джима выводы. - Нам очень лестно, что вы решили вернуться к работе в нашей больнице, и мы рады сообщить, что... вы сразу же приметесь за весьма интересного экземпляра, - врач облизнул губы. - У нас новый пациент, и если вы займетесь им, наши друзья, - тут он сделал многозначительную паузу, - будут весьма благодарны.
Джим смотрит прямо в холодные глаза и молчит. Внутри он напряженно вслушивается, но внешне лишь небрежно заинтересован. Хейфец птица слишком высокого полета, чтобы ожидать, будто его бывший коллега может подкинуть нечто ТАКОЕ УЖ интересное.
- ...Имя - Себастьян Моран.
Накануне они с полковником сидели в кафе. Оба были измучены до предела долгим (и кровавым) разрешением конфликта со своенравными мексиканцами, решившими, что под покровительством Мориарти им все позволено. Опуская этот пренеприятнейший факт, утро выдалось солнечным и легким, напоминая зефир, тающий на языке.
Потрясающе естественно смотрится парочка криминальных элементов на фоне обывателей. Иметь браунинг в кармане в наше время - совершенно нормально, - помешивая ложечкой крепкий черный чай, размышлял Джим.
- Есть заказы на неделю? - коротко вопросил снайпер. Солнечные блики плясали на его лице, и Джим невольно залюбовался им, стиснув ложку.
- Возможно, тебя упекут в больницу, - задумчиво проронил он.
Серые глаза вопросительно сузились.
- А может, и нет, - он безмятежно улыбнулся и сделал глоток. Жидкость резко обожгла полость, и на глаза невольно наворачиваются слезы. - Но если даже такое случиться, помни - моих хищников не обижают даже в чужой клетке.
Значит, первый этап пройден с блеском. Облачившегося в белый, до хруста отглаженный халат Джима провели в маленькую комнату. Обставлена она чрезвычайно скромно - стол со скругленными краями и два простых стула. Искусственная тишина и ровный свет вязнет в мягких белых стенах. В углу под потолком подвешен темный аппарат, глазок камеры равнодушно фиксирует происходящее.
Джим чувствует себя не то, что бы уютно. Он с детства испытывает нервическую неприязнь к строгому интерьеру больниц, в котором ему пришлось провести слишком много времени - и этот вакуум, пропитанный воспаленным молчанием и белым ослепительным цветом, действует на глубоко запрятанный нерв, искусно скрытый ото всех, но от этого не менее чувствительный.
Наконец, ручка двери за его спиной с щелчком поворачивается и услужливый голос вещает:
- Ваш пациент, мистер Хейфец.
Комната – не помещение, а куб.
В квадрате белого потолка четко видны тонкие трещины, одна из них напоминает рожицу Микки-Мауса из старых мультфильмов шестидесятых. Моран прикрывает глаза, прислушиваясь к внутреннему напряжению: еще поутру туго стянутый жгут внутри теперь медленно, ползуче раскрывается под действием психотропного седативного.
Всё происходит в несколько раз быстрее и воспринимается безболезненнее, если готов ко всему. Его лучшая учительница в своё время точила из кожи и костей изваяния, лепила их из человеческого месива и вливала свою кровь в их глотки, отправляя на свалку неудавшиеся, а оставшихся отсеянных – выжигала в печке для вечной прочности. В такой школе не прогуляешь первый или последний урок, ошиваясь в курилке и пряча голову под капюшоном.
Закалённая готовность ко всему позволила выиграть и в этот раз. Всё обошлось тихо и почти легко, когда его взяли ночью, предварительно лишив всяких средств самозащиты; когда изъяли и скрытую камеру над входной дверью, у киллера не осталось никаких сомнений, что всё идёт по выверенной Джеймсом до мелочей схеме. Расслабившись, Моран старался запоминать характерные детали, пока мозговую деятельность бесцеремонно не пресекло вторжение иглы под кожу ниже локтя.
– Профессионально, господа, – со скрытой издевкой заметил снайпер и тут же вырубился.
Сомнений в стерильности иглы тоже не было.
Себастиан всегда считал себя достаточно устойчивым к наркотическим веществам. Но в этот раз ощущения после пробуждения идут по накатанной. Не дважды и не трижды.
Комната – не помещение, а куб. В квадрате белого потолка – чёрные трещины мультяшных морд, они расползаются на поверхности сетчатки, если долго смотреть. Дисней был фашистом и антисемитом. Себастиан пытается вытряхнуть уродливые картинки с глаз, но роговица слезится в заколоченном вакууме.
Себастиан ненавидит Микки-Мауса.
Скрип открывающейся двери в выхолощенной пустоте резко давит на перепонки, а белый струящийся яркий свет, отбивающийся от бесцветных поверхностей, взрезает поверхность сетчатки. Себастиан смаргивает, всё прекращается секунд через двадцать-тридцать. Недомаринованное сознание оттаивает вместе с предоставленной возможностью передвижения.
Когда чужой голос называет его фамилию, раскрошенный паззл в голове самостоятельно восстанавливает очередную деталь.
Перед ним выжидающе покачивается на тонких ногах чучело в халате. Снайпер жмурится, переводит взгляд мимо света, открывает глаза и снова смотрит. Чучело становится Джимом Мориарти в дурацкой маске, которая вот-вот с тихим хрустом отслоится от кожи. Пытливый карий взгляд сверлит дырку в его лбу, и Морану кажется, что время увязло в трясине, пока комната окончательно не прекращает шататься.
– Курить хочу, – мрачно сообщает он.
Дверь за ними беззвучно закрывается, и они остаются вдвоем. Нет. Втроем. Камера внимательно наблюдает за ними, и Джим осознает это.
Любое лишнее движение пациента - в комнату ворвутся люди в форме.
Мужчина перед ним, закутанный в белое, изможден, помят, и на его щеках заметна двухдневная щетина. Зрачки неохотно увеличиваются, реагируя на свет. Мысли, реакции и жидкости в этом теле текут так вяло, как вращается густая патока, варящаяся в чане. Криминалист фактически видит, как медленно тянутся нити крови под кожей, как неспешно скользят нервные импульсы, изучая свой многократно пройденный путь.
В свинцовых кружках радужной оболочки вспыхивает проблеск понимания – Мориарти узнан и идентифицирован мгновенно, без промедления, - но огонек интереса тухнет так же быстро, как и вспыхивает. Моран уже ничему не удивлялся. Он готов ко всему. Ведь он привык к такому, что обычного человека приводит к преждевременному старению и нервному тику.
А Джим, внутренне досадливо морщась, не может не восхититься волчьим чутьем своего правого руки. Он даже думать не желает, как под маской (которой он так гордился!) Моран сумел разглядеть консультанта, но полковник наверняка узнал бы его, даже вздумай Мориарти объявиться под черным колпаком и в плаще.
Курить? «Делайте все, что он попросит. В пределах разумного, конечно. Расположите его к себе» - звучат в голове четкие указания доктора. Эта двуличная сволочь недо-Эйнштейн не представляет, с каким удовольствием Джеймс сейчас выполнит просьбу пациента – угождая обеим сторонам, и при этом сам желая
этого. Ведь он настолько привык за прошедший год к струящемуся дымку, щекочащему ноздри и пробирающемся по трахее в легкие подобно отравленной змеиной твари, что, кажется, стал сам зависим от никотина, - от никотина, и от чертового Морана, пропахшего куревом. Пока тот растягивается на соседнем стуле, немного съезжая вниз по спинке, Мориарти вытаскивает из кармана пачку Уэста. Синее пламя зажигалки касается кончика сигареты, поглатывая его со всех сторон.
...Уэст – любимая марка Вейхеца. О да, Мориарти не пренебрегает мелочами. Внимание к деталям, внимание, леди и джентльмены!
- Держите, полковник, - он вкладывает дымящуюся сигарету в слабые пальцы широкой снайперской кисти, которую тот расслабленно устроил на столе. Мутный взгляд поднимается, и Мориарти демонстративно улыбается, с некоторым усилием растягивая приклеенные губы в улыбке. «Бархатные шепотки Мориарти сменились немецким акцентом, привыкай».
- Вы знаете, почему вы здесь, Себастьян? – пауза для ответа собеседника пропущена, и консультирующий преступник продолжает говорить, говорить тише и доверительнее. - Мы хотим помочь. Вас могли бы посадить в тюрьму за то, что вы сделали. Но вместо этого вы здесь. Нам пришлось изрядно побегать, чтобы увести вас из-под носа у полиции, но мы это сделали. А за все благодарите вашего старого друга. Мистер Сильверстайн, - Мориарти делает ударение на последнем слове, параллельно прощупывая под столом микрофон, который оказывается на месте, как и следовало ожидать. Конечно, все записывается. До последнего слова. - …также и наш добрый знакомый, которому мы многом обязаны. Он озаботился вашей судьбой. Он беспокоится, и поэтому, Себастьян… мы поможем вам. Вытащим из глубин безумия и иллюзий, ломающих вашу личность и заставляющих страдать. Вы будете здоровы и даже сможете продолжить полноценную жизнь. Это бесконечное везение, уж поверьте моему опыту... Но - все это будет, только если вы поймете, что мы хотим вам добра, и будете слушать то, что мы вам... посоветуем.
Замолчав на минутку после этой чудесной порции чуши и мысленно потешаясь над ней, Джим вскрывает папку, лежащую на столе, и выкладывает перед снайпером фотографии его последних четырех жертв.
- Скажите, за какие грехи вы убили этих добрых людей, любящих семьянинов, примерных граждан; людей, строящих свою жизнь на морали, законе и заповедях Библии? – укоризненно поцокав языком, мягко вопрошает он; рычащие звуки забавно притупляются, будто иглы ежа
пытаются сточить кусочком бархата. Медовые глаза испытыюще впиваются в серые.
Целый год Мориарти вертит полковника, проверяя его идеальную драконовую броню на зуб в самых неожиданных местах и ситуациях – есть ли прореха, есть слабое место? Но вместо того, чтобы вонзить клыки в плоть, он лишь наблюдает, как филигранный Моран разворачивается, подобно полированному алмазу, и сверкает все новыми, тончайшими гранями. Неуязвимый, непоколебимый, совершенный - как то мифическое существо, историями о которых Джим зачитывался, сидя со старинными пыльными фолиантами отца на коленях и разглядывая причудливых тварей, обвивающих хвостами номера страниц.
- Благодарю.
Сигарета привычно ложится в ложбину между пальцами, табачный дым приятно колет лёгкие и заворачивается спиралью под белой лампочкой. Очертания становятся чётче, а речь вливается в уши более-менее приятной интонацией. Придирчивый Мориарти отлично поработал над собой – но от нескольких характерных ноток так и не избавился. Может послужить недочётом в дальнейшем. О чем ему Моран и сообщает красноречивым насмешливым взглядом поверх кисти руки, упирающейся локтём в холодную поверхность стола.
Слова помимо воли становятся фоном – заученные и наверняка не один десяток раз отрепетированные, тщательно отшлифованные искренностью фразы не производят впечатления. Куда громче и конкретнее сейчас звучат внутренние сигналы разморозившегося после наркоты организма. Он мог бы отметить, что весь водоворот его «безумия и иллюзий», который «заставлял страдать», ограничивался сейчас урчащим животом, но был уверен, что Джиму и без того всё ясно, как божий день, поэтому мог лишь подавлять в себе желание спрятать смех в сухом кашле. Потребности своего тела Моран всегда ощущает ясно; те не проходят конвертирования эмоциями и не обрастают побочными фильтрами.
- Вам, сэр, хорошо известна философия сравнения жизни с войной, так что отмечу лишь, что в борьбе за выживание все средства хороши, и каждый делает то, на что способен. То, что человек делает – или не делает, в зависимости от угла обозрения, есть лишь явная или неявная уступка в побоище интересов.
Даже не взглянув на фотографии застывших в изображении мёртвых людей, отнюдь не невинно убиенных, Себастьян снова затянулся, сохраняя постное безразличное выражение лица.
- Правильно, что вы не уточнили, по законам какой именно библии и какой морали они жили. Не стоит разводить демагогию, переходите сразу к делу.
Игра в слова всегда казалась Себастьяну скучноватой. Но во всём были свои плюсы – иммунитет к психотропному и к новой в списке ипостаси Джима в белом халате и с германским акцентом, опыт и «безудержное» веселье в конце забавы.
- Плохо, когда иллюзорен враг. Хуже, когда иллюзорен друг, нашептывающий свою волю.
Джим любит красивые фразы, и сейчас не отказывает себе в удовольствии, даже зная, что рискует. Хейфец - практик, речь его предельно проста и доступна для понимания. Но Мориарти нравится... нравится незаметно дразнить падальщиков по ту сторону экрана.
- У вас диагностировали шизофрению. Комплексные галлюцинации. Это значит, что ваш мозг способен создавать полноценных людей и обстоятельства. А они, в свою очередь, могут влиять на вас, приказывать или просить исполнять их желания.
Он чрезвычайно серьезен, черты словно заостряются, брови сдвигаются, образуя складку между ними. С таким лицом врачи сообщают пациенту о раке.
- Мистер Сильверстайн*, - фамилия должна психологически надавить на полковника, неприятно скрежетнуть по его самообладанию. Джим произносит ее как ни в чем не бывало, ровно и безэмоционально. - сообщил, что во время последней вашей встречи вы упоминали, что у вас есть некий... постоянный заказчик. Все бы хорошо, но есть одно но.
Джим вновь раскрывает папку, и на столе оказываются фотографии раскрытых кейсов, доверху заполненных бумагой.
- Это то, чем он вам платил. Мы проверили ваши входящие и исходящие звонки, сообщения, почту, все средства коммуникации, а также пробили имя Джеймс Мориарти по базам, пытаясь хоть где-нибудь найти малейший намек на его существование.
Мориарти смотрит полковнику в глаза, и гадает, удержит ли он смешок от сюрреалистичности происходящего.
- Мориарти не существует.
* Рэндалл Сильверстайн |фото|, фельдшер второго саперного полка, старый друг Морана, спасший ему жизнь в Ираке 99'го. #headcanon_fact
_______________
Ирак, Аль-Нумания; в отыгрыш с Пеплом. ПОЖИЗНЕННЫЙ.
Спокойного отбоя у Морана так и не вышло: сначала пришлось лично озаботиться о двух раненых, пострадавших при неудачной кладке широких брёвен при сооружении моста – нелепейшая случайность, учитывая предстоящие дни. Затем подсознание активно снабжало его воспоминаниями, связанными с прошедшими боями, в большинстве из которых всплывало лицо выведенного им из зоны боевых действий афганца, который наводил на него пистолет. Август Аль-Нумании врывался в пыльную палатку запахами грязи и душным, сухим воздухом с пылью, которая оседала на стенках глотки и от которой несвежая вода из фляги спасти не могла. Впрочем, последнее Себастьяна не особо заботило. Казалось, что после афганских бурь, когда неделю ещё потом выхаркиваешь из лёгких песок и ещё около двух слышишь его навязчивый скрип на зубах, для него уже никогда не будет страшен летний воздух каких-либо других мест.
***
Арабская ночь рассекает толщу тишины звуками, делая это так, что сама тишина начинает казаться звуком, сама ночь наполняется тишиной и становится мелодией. В это невероятное сплетение вливается дым тлеющей сигареты с крепким табаком, накрывает сферу сеткой, покрывает невидимое, обличает его только слепцам.
Поэтому Себастьян закрывает глаза.
Он расслабляется ровно настолько, чтобы оставить каждый фибр каждой мышцы в незаметном напряжении. Постоянное состояние, уже давно не граничащее со срывом. Так прогуливаются по узловатым крепким верёвкам канатоходцы, перекатывая в себе каучуковый шарик с левой на правую, сшивая каждую часть своего тела равновесием на каждом вдохе и выдохе. Баланс на краю тончайшего лезвия превращается в танец на месте. Отточенность реакций и внутренний покой, обретённый под свистом пуль и взрывами снарядов.
Десять лет между обгоревшим дипломом Оксфорда и настоящим днём. Если посмотреть со стороны на жизнь в разрезе – она окажется рассечена на несколько разных частей, не имеющих подходящих ложбинок для соединения. Коматоз одиночества в промежутках, тысяча дней тупого, липкого ожидания, осознание, что ожидать больше нечего, что ничего больше не дадут и не предложат.
Он давно перестал считать.
Зато момент, когда первый вспоротый твоей гильзой человек падает, впаивается в память намертво. В ту ночь сеялся мелкий, колючий дождь, во взводе зарождалась пневмония, а где-то на противоположном конце земли пили в честь дня Благодарения.
Подобную иронию простить, конечно, невозможно.
Реальность, угловато составленная из жёсткого, пульсирующего и неприкрытого человеческого фактора, рушилась и строилась без перерывов, не давая времени на реванш. Времени не было никогда. Обычно его приходилось урывать самому, вместе с живыми тканями. Тут не до сравнений с книжными героями, которые внезапно соскреблись с обгоревших страниц. Моран не был героем. И он никогда не мог бы сказать, что жизнь происходит по его выверенной системе. Он подминал под себя готовое, данное, прорабатывал по наиболее приемлемой схеме то, что попадало ему в руки, он способен был отстрелить ему жизненно важную часть и выбить из строя, но ручаться за своё творение он не станет.
Неожиданное прикосновение всполохом оседает на коже, рассеивает мысли, заставляя на секунду напрячься. Себастьян совсем забыл о журналисте. В лице он не меняется, лишь мгновенно перестраивается внутренне, стряхивая приятное оцепенение.
- Не спится, - коротко подтверждает он, изображая подобие на вежливую улыбку, не заметную в сумраке, но придающую оттенок интонации. – Симметрично.
Прикосновения – запрещённый приём при любом раскладе, список исключений был давно утерян и захоронен под накопившимся хламом принципов. Но сейчас остаётся лишь сделать мысленную пометку в мозгу на «потом», несмотря на то, что это врождённое, въевшееся в спинной мозг – анализировать каждый случайный жест случайного человека. Сейчас слишком мало фактов. Несоответствия перевешивают.
Скользнув взглядом по практически нечитаемым во тьме деталям фигуры Олфорда, полковник снова поднял взгляд на небо. На разговор он настроен не был, но и против ничего не имел.
Всё же гуманнее для мозга, чем смотреть кошмары по внутреннему телевизору.
- Долина в той стороне, между рекой и притоком Евфрата, - Себастьян указал куда-то на юго-запад кистью с зажатой между пальцами сигаретой, - как-то стала неплохой площадкой для развития цивилизации в Ираке. Седьмой век до нашей эры, если не ошибаюсь.
- Забавно, что именно она, по подсчётам, и станет отправной точкой во всей последующей вакханалии. Всё возвращается на круги своя.
Даже сейчас нельзя было сказать, что факт не относился к той информации, которую не было принято выдавать первому встречному, несмотря на лиризм в качестве приправы. Но на несколько часов, в конце концов, можно было спустить с поводка паранойю.
- Так зачем вы, в действительности, здесь? – подпустив в тон учтивое безразличие, интересуется Себастьян после краткой паузы, закуривая новую.
Он прочищает горло – голос затянулся хрипловатостью после долгого молчания. Хочется пить, но вода в фляге – тёплая, и едва ли не густая. Смочив горло, Моран предлагает жестом емкость Джеймсу и слегка отстраняется, чтобы табачный дым в безветренном пространстве направлялся в другую сторону.
Так вот, каждый раз в этом месте торжествуют новые запахи, переплетаясь с приглушенными прежними, въедаясь и смешиваясь с бодрящим ароматом свежей, недавно политой землей. Сейчас было очень трудно разобраться, но определенно чувствовалась дурманящая мелиса, присутствия которой тот, кого все в тайне считали эльфом, или не замечал раньше (что маловероятно), или же действительно Стервятник вновь экспериментирует с настойками.
У дракона начали болеть глаза от яркого света десятков ламп, так неожиданно вспыхнувших, когда дверь приоткрылась. Темный силуэт на пороге позволяет зрению на мгновение расслабиться, привыкая к окружающей обстановке. Вожак сегодня выделяется отсутствием подводки вокруг глаз, что довольно-таки странное явление. Конечно, можно было бы предположить, что он просто не успел подготовиться к прибытию гостя.
- Ты настолько рад принятию закона, что даже снял траур? - вопрос, конечно, был неимоверно глупым, ведь все прочие готические атрибуты присутствовали на местах. Тем временем Лорд сел на ближайшую свободную кровать, отбрасывая костыли в сторону и стараясь не задеть ни единого листа плюща, обвивающего все вокруг.
Стервятник внимательно наблюдает за Златовласым, не поднимая головы. Ему не нужно смотреть прямо, чтобы всё видеть. Затем стекает с насеста, прихватив настойку. Чайник горячий, сквозь сетку трещин проступают капельки влаги.
— А ты, — отвечает полувопросом, — настолько рад, что решил трауром разжиться?
Стервятник усмехается так незаметно, что губы не шевелятся. Ни о чем смешном, как и о серьезном, они не говорят в игральные ночи. Слова льются сказками, и это один из любимых способов бегства. Самое важное — соблюдать баланс, цепляясь когтями за края.
— В Гнезде уже трое. Чую, сегодня четвертого откачивать будем. Не умеют говорить, как и что надо, желторотые, только учатся. А девочки черновиков не признают. Хотя сами мало что умеют.
Увлекательные истории траура разбитых сердец. То, что нужно.
Стервятник не спрашивает больше о сердце Лорда, у того и так всё нараспашку. Кто хочет — смотрит, кто умеет — видит.
Лунная настойка заполняет стаканы, пока Птица разделяет карты и расправляется с козырями. Сегодня у них "джокер".
Несколько ламп трескотливо гаснет, остается увитый тенями и ветвями полумрак.
— Вчера открыл Лес, — говорит Стервятник, когда рассказывает о том, как нашел свежие травы.
— Тебе в нем бывать доводилось?
Для Лорда Стервятник говорил до жути много, ведь от болтовни четвертой спрятаться можно было в своем вымышленном замке, поднимая ворота с красующимся на них гербом с двуглавым монстром, а вот Птица... Он говорил со смыслом, пряча его между строками так, что нужно было искать беспрерывно и усердно.
Такой сложный человек.
Наверняка, читает эмоции дракона, словно открытую книгу. Рыжая сегодня приходила к Слепому и, сказав что-то, сразу ушла. Ушла, даже не бросив быстрого взгляда тому, кто ожидал ее прихода дольше всего.
Теперь ворота замка не откроются даже ей. Последний из рода двуглавых был сильно оскорблен, собираясь этим вечером заглушать обиду, смешанную с гордостью, играми и настойками.
— Слепой провел? Он там частый гость. Ест заблудших путников Наружности и выпивает реки, осушая те, — Лорд склонился с кровати, пристально наблюдая за действиями Стервятника, но избегая его черных глаз, остекленело смотрящих в одну точку. — Меня Лес не любит.
— Кто первый? — не дожидаясь ответа, тянет руку, чтобы тянуть карту. В надежде, что в этот раз вытянет старшую карту, обойдя чрезвычайно везучего в подобных вещах вожака.
Ангел, отворачиваясь к стене, что-то недовольно бурчит, чем и привлекает внимание Златоголового, но ненадолго, так как первый мгновенно замирает и вновь умолкает, попадая в плен Морфея.
— Слепой не водит на свои экскурсии, — легко мотнул головой Стервятник, пододвигая пальцем колоду ближе к матрасу, чтобы соигроку было ближе тянуть. — Есть секреты, которых не поймешь, пока сам не откроешь.
Он передал кружку Лорду и отпил сам. Жидкий янтарный огонь дракону навредить не сможет, а Стервятник привык к нему, как к собственной крови.
Тонкие пластины кроют одна другую, игра заходит на второй круг. Первый проигрыш за вожаком. Тот неторопливо выцарапывает галку на листе в клетку — ночь еще позволит отыграться. Куда интереснее процесс, чем результат.
Тень сидит рядом, у левого плеча, чуть покачиваясь и заглядывая в карты. Отводит клюв и сереет, стоит Птице оглянуться. Всё молчит. С каждым глотком Тень будто наливается соками, становится видна сеть полупрозрачных жил. Стервятнику интересно, чует ли Лорд этого призрака так же хорошо, как некоторые. И почему не боится присутствия.
С того момента в комнате не прозвучало ни единого слова, если не считать сопения Ангела. Проигрыш Стервятника заставил Лорда самодовольно улыбнуться, но лишь на миг, так как через секунду дракона насквозь пронзил холодный и безразличный взгляд, способный заткнуть не только на мгновение развеселившегося психа, но даже и какую-нибудь болтливую Крысу. Не действовало это лишь на солнечного Табаки, остающегося в любом обществе неповторимым весельчаком, шутки которого уже до тошноты приелись некоторым.
Лунный напиток как никогда прежде обжигает горло, теплом растекаясь в каждую клеточку тела. Жжется так сильно, что в серых глазах появляются еле заметные слезы. Мелиса, видимо, обладала особыми магическими свойствами, бодрящими как и морально, так и физически. Сонливость, постепенно одолевавшую Лорда все это время, как рукой сняло, а ежели быть точнее, то крылом старой Птицы, все время твердящей, что шишки в раю все-таки имеются.
Победу быстро сменяет поражение, а интерес к игре без ставок пропадает.
— Ставлю неделю комплексных обедов и завтраков! — с гордостью выкрикивает дракон, вытаскивает из кармана какую-то бумажку с явно поддельной росписью Акулы, тряся ей в воздухе.
— Даже не спрашивай, где откопал, — попытка сдержать удовлетворение от ставки, сделанной им, провалилась. Уголки губ Лорда приподнялись, а на ликующем лице ярко выражался хитрый прищур.
— Не спрашиваю, — соглашается тот, отправляя уже вконец упившегося ароматами мотылька на засыпанный вялыми листьями подоконник.
Кто в Доме может заморачиваться особенностями питания? Такой чепухой. Хотя и вкусной. Этого не отнять.
Ощетинившаяся первая и раздутый безымянный птенец с перекошенным лицом, которое Лорд мастерски разукрасил. В порыве любви к миру, без сомнений. Всё предстает перед взглядом четко, словно свежая фотография, накладывается фильтром на Лорда. Стервятник смотрит сквозь неё в глаза веселого эльфа, легко слоняет голову на здоровый бок.
— Смотри, как бы традицией не стало. Обиженные драконом Фазаны имеют склонность перелетать в четвертую.
Пальцы в это время бегают-плетут пасьянс, разделяют карты. Те кусочком цветного моря образуют на черном полу водоворот. Стервятник задумчиво в него смотрит.
— Выползет рука Пиковой Дамы, утащит к себе и поминай как звали...
Эту историю знают все, даже на Изнанке, наверное, и нигде не видно причин, чтобы ей не верить.
— Ставлю "хвойную радугу", — и кроет королем треф.
О "радуге" едва ли не легенды ходили, мол, что собирал её Папа с радуги в озере Чернолесном, и что его чуть не утащило на дно Нечто, и что слезы его там тоже есть — самый целебный компонент, у Пауков такого не сыщешь. Душу, мол, лечит. Куда там каким уколам и бинтам.
Скрипит дверью и входит Красавица, сияет, за ним вползает Конь — Стервятнику слышно, как в грудной клетке у того дребезжат осколки — и валится молча в своё гнездо.
— Божьей воли на вас не напасешься, — тихо вздыхает вожак.
— А ведь говорил, что четверо, — допуск к обедам оставляет на кровати рядом с собой, ладонью впечатывая его в матрас. Бумажка и так уже вся измята, а уголок чуть надорван, но та не теряет своей ценности даже в таком отвратном виде. Конечно, Фазан без боя не сдался, пытаясь отобрать свои обеды, но после повреждения челюсти, скорее всего, понял, что допусков много, а жизнь одна. Пересмотрел ценности.
— Не думаю, что Гуля переведут в четвертую. Они все какие-то чрезвычайно, — Лорд запнулся, подбирая более правильное слово, но то и дело оно не подходило, намереваясь испортить все предложение. — Фазаньи они слишком, вот что. Даже тот же Курильщик остался Фазаном в нашей стае, хоть он и довольно хороший человек. Задает глупые вопросы изредка, а так молчит, рисует. Боюсь, у нас намечается появление второго Леопарда, — дракон напрочь увлечен игрой, будучи уверенным в своей победе, но пристальный и тоскливый взгляд Коня, пытающегося без заинтересованности со своего насеста разглядеть ход азартного боя, то и дело сбивал с мысли, словно прогоняя Фортуну из этого места далеко за пределы Дома и, даже, самого Серодомного Леса. Все буквально насквозь пропиталось этой тоской, исходящей от Птицы. Даже Красавица, счастливый и сияющий, пытающийся налить себе чего-то (видимо, обычной воды, или же сока, ведь тот не являлся сторонником странных настоек Папы Стервятника), не мог разрядить обстановку. Он то и дело ронял стакан, пока бедняга, раза с третьего, не стерпел удара об угол стола, разлетевшись на десятки осколков с громким звоном. Так же, как и сердце Коня этим вечером.
Лорд, конечно, почувствовал неимоверное раздражение от того, что кто-то нагло ворвался в спокойное (до этой минуты) гнездо, спугивая только прибывшую удачу, заставляя ее прятаться в самый дальний угол и сливаться со стеной.
— "Хвойная радуга"? Да чтобы я поверил, что ты так расщедрился? Быть не может, — а про себя думает, что не плохо было бы успокоиться. Или уйти в другое место. Или выпроводить всех посторонних из их же гнезда. Или утихомирить Красавицу и спасти Коня от наступающей депрессии по поводу дел сердечных. Конечно, последнее было бы куда гуманнее, да еще и за такие поступки можно было прославиться добродеятелем, но только вот все это обещало быть чрезмерно сложным и нудным.
— Курильщик, — тянет Стервятник, будто силится что-то припомнить, — Курильщик не Фазан. В первой его не приняли. Он у вас просто Алиса. Бегающая за белым Кроликом, у которого, ей кажется, есть ответы. Алиса-я-не-хочу-общаться-с-сумасшедшими. — Он безмятежно допивает жидкость со дна чашки и наполняет обе заново. Пьет, прикрыв глаза. Под кожей становится легко, хочется стряхнуть с себя всё железное, а ключики да отмычки проглотить, чтобы не затерялись в воздухе. Хочется даже петь. "Нет, нет. Слишком стар ты, Папа, для полетов и щебета".
— Алисе нужен Чеширский кот.
От угла к углу вместе с шорохами флоры перекатываются чужие мысли, слепо натыкаются на стены, вяло жуют траву. Тень занимается их сторожей.
— Еще придут, и всего будет больше, — сообщает Стервятник, протягивая Лорду сигареты. — Спокойнее, двуглавый.
Ко Гнездовищу, как эпицентру разномастных психических расстройств, видимо, никогда не привыкнут. И хотя нормальных в Доме нет, отсюда энергетика особо тяжеловесная струится. Крысам не снилось.
Чьи-то мысли начинают гоготать и грызть друг дружку.
— А ну хватит, — беззлобно говорит вожак Коню. Тот сидит весь в сигаретном дыму, извазюканный зеленым соком и размазанный по стене. Хоть бери валик и раскатывай по поверхности. — Выпей. И спать.
Врачевание сегодня — процесс короткий. Красавица тихо допытывается у Коня о чем-то, или сон нашептывает, не разобрать. Стервятник оборачивается-возвращается к Лорду, нервам Лорда и его почти-проигрышу. Отмечает, что Лорд прекрасен в любой эмоции. И закуривает впервые за ночь.
— Мне кажется, что Алиса была обычной дурой, — в брезгливой полуулыбке эльф скалит зубы, зажимая между тонкими пальцами сигарету, протянутую ему Стервятником. Зажигалка в правом потайном кармане рубашки, но прежде, чем та обнаружилась, приходится обшарить все вдоль и поперек. Гордость не позволяет просить чужую.
Огонь играет рыжими язычками пламени, напоминая своим цветом об окрасе волос и вспыльчивом характере одной девчонки, имя которой Лорд собирался позабыть навсегда.
— И кот тоже был еще тем неразумным. Он не компания нашей Алисе. Да и почему-то мне кажется, что тот Чешир не имел передних лап. И шерсти, — сигарета уже оказалась меж сухими и потрескавшимися губами, а зажигалка выскользнула из дрожащих рук, падая на пол. Видимо, настойки на этот вечер достаточно. Оставляя все вещи на кровати, лениво сползает на черные ветхие доски. Вверх, падая на допуск, в тот же момент попадает зажигалка, а Золотоголовый с тоской смотрит на выступающие ключицы вожака, выглядывающие из под ворота рубахи.
Наконец Конь успокоился, пропуская мимо ушей слова Красавицы, или же, делая вид, что пропускает, направился в ванную комнату. В гнезде сразу стало куда оживленнее, исчезла та угнетающая атмосфера безысходности.
Вот в руках Лорда и оказывается та Дама Пик, наводящая ужас на большинство, но ничем не вредящая ее обладателю в данный момент. Глупые легенды, глупые сказки, глупый Курильщик, глупая Рыжая...
— Отправимся в Кофейник после игры, — то ли вопрос, то ли утверждение. Лишь бы не молчать.
Стервятник кивает, выпуская табачные струи из едва приоткрытого рта, смотрит в свои масти. Дым вьется медленно, без выдохов. Сплетается с дымом Лорда в густом, зеленоватом от лампочек воздухе.
Тень закрывает глаза.
У дракона — сплошные оголенные провода нервов, нити, паутина. Дотронься — ощутишь вибрацию. Птице даже хотелось протянуть руку, чтобы узнать кожей, чем тут можно помочь. Даже целебное пойло не справляется, лишь глушит на время. Все эмоции Лорда сильны и остры. Перченые на вкус, верно. Стервятник отчетливо представляет, как Златовласый извергает огонь порциями, когда кому-то удается его довести. Как давится пеплом и кашляет, а чье-то крыло заботливо и крепко стучит по чешуйчатой спине. Улыбается за карточным веером.
— Не твой день, — констатирует он, бросив последнюю карту из пальцев. Выигрыш седьмого круга. — Решим еще, кому пожертвовать завтраки-обеды. Кое-кому из четвертой они пригодились бы больше, — ясно подразумевая дистрофичного Лорда. Слепца или Сфинкса... Да там все почти. Дом, что уж там, ходячими скелетами полнится.
В несколько мгновений карты аккуратно собраны в колоду, остатки из чайника выпиты, перья сложены под стопку книг. Стервятник медленно поднимается, разминает ногу и бредет к выходу из пещеры растений. Опустив ладонь на лоб спящего Ангела, поджидает Лорда у двери.
Подавленный своим поражением, словно заставляет себя успокоиться, смириться, потупив взгляд в пол, краем глаза пристально следя за длинными пальцами, не такими, как у Слепого, не похожими на лапки какого-нибудь из опаснейших видов паукообразных, а красивыми, изящными. Эти пальцы собирали с пола карты быстро, но то и дело какая-нибудь пластина, переставая слушаться умелых рук, падала вниз. Тогда ладони напрягались, то ли от напряжения, то ли от усердия. Говорят, что бесконечно можно смотреть на разрушающее все вокруг пламя и на бегущую успокаивающую воду, но теперь Лорд добавил бы сюда еще одно зрелище. Он, кажется, даже начал завидовать Стервятнику, хоть этого чувства раньше и не испытывал, завороженный сидит, словно статуя мастера, искусно изобразившего какое-то божество, сидит, забывая дышать и думать, ненароком останавливая все жизненные процессы, но, к счастью, закашливается от сигаретного дыма, возвращаясь в этот мир. Стервятник уже у дверей.
Как он не заметил?
Последний из рода двуглавых оглядывается, вспоминая, куда же он бросил костыли. Они обнаруживаются около стены, и, кажется, плющ за столь недолгое время, уже собрался их забрать в свои владения.
— Нечестно не принимать выигрыш, — всматривается в черные глаза Стервятника, видя там отголоски давней тоски, но в большей степени, словно в озере с мутноватой водой, свое отражение. Странный человек, подумал Лорд, отдает себя миру больше, чем следовало бы.
В коридоре шумно. Неподалеку вторая, так что наслаждаться тишиной третьей доводится довольно редко.
— Верно, — Стервятник удивляется, хотя этого в голосе не сквозит. — Я принимаю и распоряжаюсь им.
Они идут медленно. Коридор послушно рассекает перед ними свои волны. Стервятник не любит покидать Гнездо, особенно надолго. Для этого у него есть свои четко выверенные часы.
Кофейник шумен и переполнен, но исконные места вожака у стойки всегда свободны. Стервятник забирается на центральное. Справа остается место для Лорда, слева — для призрака Макса.
Несколько Птиц за столиком напротив гадают двум колясницам на картах. Стервятник не сомневается, что тем в будущее пророчится чистое волшебство.
Птица смотрит в противоположный угол. Рыжая с Кошатницей, в кои-то веки показавшейся из четырех стен, сидит к ним спиной. Сгорблена и тиха. Отчетливый контур угловатых плечей под светлым свитером. Валет рядом весело щиплет гитарные струны, машет ладонью, перехватив его взор. Стервятник кивает в ответ и надевает очки. Черные мутные глаза, ставшие при рассеянном свете тигрово-желтыми, вновь темнеют.
— Возможно, ты несправедлив, — мягко предлагает Стервятник, перехватив траекторию взгляда эльфа в ту же сторону.
— Все правители несправедливы, — он не груб, нет, лишь легкий отблеск гордости мелькнул в его словах. Заметив на себе пристальный и стеклянный взгляд Кошатницы, что-то говорящей в то время Рыжей, поспешил отвернуться. Как можно привыкнуть к девчонкам в Кофейнике? Теперь всегда на тебя будут пялиться, рассматривать с интересом, словно какого-то экзотического зверя.
Лорд уже начал жалеть о принятом решении, но, все-таки, из двух зол выбирают меньшую, а находиться в обществе Коня этой ночью желания не появлялось. Нужно было отвлечься от эмоций, волнами захлестывающих разум Златовласого, заполняющих комнату, лишающих кислорода окружающих, топящих их в пучине своих вод и поглощающих тех, кто отважится заглянуть в этот омут.
Стервятник вышел к людям без траурного макияжа, Кошатница расчесалась (что было заметно с первого взгляда), а Крысы впервые не атакуют Кофейник. Нет, явно сегодня ночь какая-то особенная. Кстати, на счет Стервятника. Очки ему, определенно, чрезвычайно шли. Он даже немного чем-то походил на Оззи Осборна. Лорд усмехнулся, подумав, что вожак, наверняка, в стародавние времена лазил вместе с Помпеем, имя которого теперь стараются не употреблять, на чердак, ловя там летучих мышей и откусывая им головы. Не просто усмехнулся, вдобавок потряс головой, словно отрицая свои же мысли. Притащил с собой эту глупую суеверную привычку из наружности.
— Только вот попробуй мне сказать, что не любил никогда. Ни за что тебе не поверю, — тяжелый вздох и остатки бывшей улыбки.
Стервятнику хочется выяснить, где же Лорд начерпался такой восхитительной ерунды. И нет ли у него в далеких предках короля Карла VI. Но предусмотрительно помалкивает — поющего Белобрюха, во-первых, не так легко перекричать, а во-вторых, многие другие английские Карлы методами правления тоже всяко отличались.
Кружки перед ними наполняются черным и молочным кофе. От напитка в этом, обычно, было лишь название. Сахар, привычно, кое-как спасал положение.
Крысы начинают подпевать Псам. Гам усиливается. Что характерно — слуху приятно. Не режет, как их хозяева.
От вопросов потомка Карлов о любви так разит лихорадкой, что начинает гореть больная нога. Пока не больно, но опасно тепло.
— Такая штука, как факты, существует независимо от веры, — Папа Птиц неудобно раскладывается на сидение, свешивает крылья вдоль боков. С интересом ловит настроение этого аристократа. Того даже тоска красит. Только вот ненадолго. Стервятник думает, что ему немедленно нужно мириться с Рыжей, или засыпать сейчас под действием "лунной". Или что-то еще такое врачебное. Но к влюбленным найти подход — что ту самую радугу в Чернолесе. Раз в тысячу лет в особую фазу Венеры удается.
— Любил, но тут нет речи о такой обсессии, — опустившись на тон ниже, Стервятник склоняется и говорит у самого уха Лорда, прикрыв пальцами, чтобы слышно. — И сейчас люблю, хотя он и мертв, но иначе не умею. Много чего еще люблю. Слишком многогранное слово, чтобы всё понимать.
Конечно, про правителей последний из двуглавых сказал в шутку. Хотя, свою родословную ему досконально изучать не довелось, так что, надежда на то, что где-то в троюродных сыновьях бабушек по отцовской линии и были горделивые принцы, все так же рьяно жила в сердце юноши.
Валет продолжает перебирать струны пальцами, и какой-то Крысеныш начинает вопить так, что от этакого "пения" появилось желание заткнуть уши, но Лорд, поборов его, лишь с отвращением поморщился.
Взяв в руки тот стакан, который был наполнен чем-то непонятным, белесым, принялся крутить его в руках лишь для того, чтобы согреть озябшие ладони. Ладони мерзнут не от холода, а от волнения. Чтобы заставить себя не смотреть назад уходит много сил.
Стервятник наклонился. От того ярко пахнет табаком и травами. И, пожалуй, еще чем-то мистическим и сладким. Шепот, хоть и низкий, грубый, словно затупившийся клинок, все равно пронизывает эльфа насквозь. Боясь говорить, он ожидает того момента, когда Птица отодвинется обратно, но этого, почему-то, не происходит.
— Пора искать кого-то более реального, — вновь вздохнув, рассматривает не без интереса плечо, скрытое под складками черного полотна, взгляд с которого падает на напряженную шею.
Лорд чувствует Тень. Он так же реален, как и все вокруг, даже более чем. Так Волк преследует во снах четвертую, так в спортзале живет напряженная атмосфера, после смерти Помпея.
Крысеныш, к облегчению большей половины Кофейника, замолкает, а дракон, не выдерживая, осторожно пихает рукой грудь Стервятника, заставляя того все-таки сесть на место. На них уже начали поглядывать со странностью во взгляде, что стерпеть было довольно сложно.
— Странное чувство, вызывающее волнение. Не более, — таким тоном, словно пытается убедить сам себя. Звонко, радостно, но не по-настоящему.
— Искать ни к чему. Кому нужно, тот сам находит. — Стервятник выпрямляется, достает сигареты, предлагает Лорду и закуривает сам, оставив после зажигалку на стойке. Призрак зеркально отражает его движения. Иногда Птице кажется, что брата это развлекает.
Ночь Крысиных воплей и Внезапных вопросов. Ещё, возможно, проявления на стенах Леопардовых рисунков. Как всегда, не произойдет ничего необычного, зато всё будет особенным.
Люд в Кофейнике перетекает, сменяя пестрые лица и одежды. За темными очками всё плывет равномерной рекой. К ним через сидение осторожно присаживается Дракон и делится соображениями об установлении музыкального порядка в более-менее общественных местах. Идея дельная, но безрезультатная, говорит Стервятник. Для околомасштабных планировок лучше задействовать Табаки — тот уж приведет все "виды искусства" в порядок на свои места. Все будут довольны. А недовольные привыкнут.
— Скоро выключат свет в коридорах, — докуривая, сообщает Стервятник. — Пора возвращаться.
_______________
отыгрыш с Л., пока завершен. декабрь '12
Your personal bedlam.
Итак, все разворачивается так, как и предполагалось.
На волосах Джима блестящий лак, кожу стягивает искусственный внешний слой; изучающе глядя в зеркало, он тренируется улыбаться так, как делает это его новый персонаж - устало, натужно, опуская уголки губ.
Мориарти поднял себе планку, задрал ее как можно выше - не придумал очередную личину, но присвоил чужую.
И теперь ему предстояло убедить медперсонал Бетлемской королевской больницы, что он - тот самый человек, с которым они бок о бок работали несколько лет и чьи повадки знали, как свои пять пальцев.
В этот момент дверь кабинета распахнулась. На пороге высился худощавый жилистый мужчина с пышными усами и ореолом седых волос вокруг лысины. Чем-то он напоминал Эйнштейна, вот только в голубых глазах с поволокой читалась не блаженная мудрость любознательного ученого, а хищность сметливой кошки. Он окинул Мориарти оценивающий взглядом и жестом пригласил внутрь.
- Добро пожаловать назад, мистер Хейфец.
Джеймс прикрыл за собой дверь, а врач вернулся в свое широкое кожаное кресло и по-хозяйски развалился в нем. Сесть не предложил, - да и некуда, - и у опаснейшего человека Лондона возникло чувство, будто он перед столом директора, и сейчас ему устроят выволочку за украденные из библиотеки книги.
Джим едва сдержал смешок. Врач резко вскинул брови.
- Что с вашим лицом?
- Попал в аварию, - консультант машинально прикоснулся к подбородку, - Год назад. Мне делали операцию по пересадке кожи. Вы знаете.
Голос был тихий, но жесткий и угрюмый, - и ни следа привычного ирландского мурлыканья, только немецкий акцент и раскатистое горловое "р".
Даниэль Хейфец - его новый персонаж, еврей. Он родился и провел детство в Германии, отучился в школе, поступил в технический институт Дрездена, но позже за безупречную учебу и стремительные успехи был направлен заканчивать образование в Англии. Увлеченный изучением психики умалишенных, он жадно поглощал знания, и к тридцати годам успел стать известным психиатром, доктором наук, автором более тридцати статей и около пятидесяти заметок, в которых рассказывал об основных душевных недугах и о том, может ли обычный человек распознать в себе или своих знакомых их зачатки. Он читал лекции, проводил бесплатные консультанции и частенько был консультантом на различных шоу по вопросам, касающихся душевнобольных - таким образом, его лицо и резковатый голос знала почти вся европа. Он любил славу, и слава любила его. Но все изменило случайное столкновение его машины с синей маздой - и, оставшись фактически без привычного лица, после операции он притих, пересмотрел свои жизненные ценности и посвятил себя целиком исследованиям и работе, углубившись в дебри чужих болезней.
- Да, знаю, - кивнул врач, сцепив руки на коленях. Пару минут он долго всматривался в неподвижное лицо собеседника, а потом продолжил, как ни в чем не бывало. Ввнутренне Джим слегка расслабился - приманка скормлена акуле. Врач явно сделал благоприятные для Джима выводы. - Нам очень лестно, что вы решили вернуться к работе в нашей больнице, и мы рады сообщить, что... вы сразу же приметесь за весьма интересного экземпляра, - врач облизнул губы. - У нас новый пациент, и если вы займетесь им, наши друзья, - тут он сделал многозначительную паузу, - будут весьма благодарны.
Джим смотрит прямо в холодные глаза и молчит. Внутри он напряженно вслушивается, но внешне лишь небрежно заинтересован. Хейфец птица слишком высокого полета, чтобы ожидать, будто его бывший коллега может подкинуть нечто ТАКОЕ УЖ интересное.
- ...Имя - Себастьян Моран.
Накануне они с полковником сидели в кафе. Оба были измучены до предела долгим (и кровавым) разрешением конфликта со своенравными мексиканцами, решившими, что под покровительством Мориарти им все позволено. Опуская этот пренеприятнейший факт, утро выдалось солнечным и легким, напоминая зефир, тающий на языке.
Потрясающе естественно смотрится парочка криминальных элементов на фоне обывателей. Иметь браунинг в кармане в наше время - совершенно нормально, - помешивая ложечкой крепкий черный чай, размышлял Джим.
- Есть заказы на неделю? - коротко вопросил снайпер. Солнечные блики плясали на его лице, и Джим невольно залюбовался им, стиснув ложку.
- Возможно, тебя упекут в больницу, - задумчиво проронил он.
Серые глаза вопросительно сузились.
- А может, и нет, - он безмятежно улыбнулся и сделал глоток. Жидкость резко обожгла полость, и на глаза невольно наворачиваются слезы. - Но если даже такое случиться, помни - моих хищников не обижают даже в чужой клетке.
Значит, первый этап пройден с блеском. Облачившегося в белый, до хруста отглаженный халат Джима провели в маленькую комнату. Обставлена она чрезвычайно скромно - стол со скругленными краями и два простых стула. Искусственная тишина и ровный свет вязнет в мягких белых стенах. В углу под потолком подвешен темный аппарат, глазок камеры равнодушно фиксирует происходящее.
Джим чувствует себя не то, что бы уютно. Он с детства испытывает нервическую неприязнь к строгому интерьеру больниц, в котором ему пришлось провести слишком много времени - и этот вакуум, пропитанный воспаленным молчанием и белым ослепительным цветом, действует на глубоко запрятанный нерв, искусно скрытый ото всех, но от этого не менее чувствительный.
Наконец, ручка двери за его спиной с щелчком поворачивается и услужливый голос вещает:
- Ваш пациент, мистер Хейфец.
Комната – не помещение, а куб.
В квадрате белого потолка четко видны тонкие трещины, одна из них напоминает рожицу Микки-Мауса из старых мультфильмов шестидесятых. Моран прикрывает глаза, прислушиваясь к внутреннему напряжению: еще поутру туго стянутый жгут внутри теперь медленно, ползуче раскрывается под действием психотропного седативного.
Всё происходит в несколько раз быстрее и воспринимается безболезненнее, если готов ко всему. Его лучшая учительница в своё время точила из кожи и костей изваяния, лепила их из человеческого месива и вливала свою кровь в их глотки, отправляя на свалку неудавшиеся, а оставшихся отсеянных – выжигала в печке для вечной прочности. В такой школе не прогуляешь первый или последний урок, ошиваясь в курилке и пряча голову под капюшоном.
Закалённая готовность ко всему позволила выиграть и в этот раз. Всё обошлось тихо и почти легко, когда его взяли ночью, предварительно лишив всяких средств самозащиты; когда изъяли и скрытую камеру над входной дверью, у киллера не осталось никаких сомнений, что всё идёт по выверенной Джеймсом до мелочей схеме. Расслабившись, Моран старался запоминать характерные детали, пока мозговую деятельность бесцеремонно не пресекло вторжение иглы под кожу ниже локтя.
– Профессионально, господа, – со скрытой издевкой заметил снайпер и тут же вырубился.
Сомнений в стерильности иглы тоже не было.
Себастиан всегда считал себя достаточно устойчивым к наркотическим веществам. Но в этот раз ощущения после пробуждения идут по накатанной. Не дважды и не трижды.
Комната – не помещение, а куб. В квадрате белого потолка – чёрные трещины мультяшных морд, они расползаются на поверхности сетчатки, если долго смотреть. Дисней был фашистом и антисемитом. Себастиан пытается вытряхнуть уродливые картинки с глаз, но роговица слезится в заколоченном вакууме.
Себастиан ненавидит Микки-Мауса.
Скрип открывающейся двери в выхолощенной пустоте резко давит на перепонки, а белый струящийся яркий свет, отбивающийся от бесцветных поверхностей, взрезает поверхность сетчатки. Себастиан смаргивает, всё прекращается секунд через двадцать-тридцать. Недомаринованное сознание оттаивает вместе с предоставленной возможностью передвижения.
Когда чужой голос называет его фамилию, раскрошенный паззл в голове самостоятельно восстанавливает очередную деталь.
Перед ним выжидающе покачивается на тонких ногах чучело в халате. Снайпер жмурится, переводит взгляд мимо света, открывает глаза и снова смотрит. Чучело становится Джимом Мориарти в дурацкой маске, которая вот-вот с тихим хрустом отслоится от кожи. Пытливый карий взгляд сверлит дырку в его лбу, и Морану кажется, что время увязло в трясине, пока комната окончательно не прекращает шататься.
– Курить хочу, – мрачно сообщает он.
Дверь за ними беззвучно закрывается, и они остаются вдвоем. Нет. Втроем. Камера внимательно наблюдает за ними, и Джим осознает это.
Любое лишнее движение пациента - в комнату ворвутся люди в форме.
Мужчина перед ним, закутанный в белое, изможден, помят, и на его щеках заметна двухдневная щетина. Зрачки неохотно увеличиваются, реагируя на свет. Мысли, реакции и жидкости в этом теле текут так вяло, как вращается густая патока, варящаяся в чане. Криминалист фактически видит, как медленно тянутся нити крови под кожей, как неспешно скользят нервные импульсы, изучая свой многократно пройденный путь.
В свинцовых кружках радужной оболочки вспыхивает проблеск понимания – Мориарти узнан и идентифицирован мгновенно, без промедления, - но огонек интереса тухнет так же быстро, как и вспыхивает. Моран уже ничему не удивлялся. Он готов ко всему. Ведь он привык к такому, что обычного человека приводит к преждевременному старению и нервному тику.
А Джим, внутренне досадливо морщась, не может не восхититься волчьим чутьем своего правого руки. Он даже думать не желает, как под маской (которой он так гордился!) Моран сумел разглядеть консультанта, но полковник наверняка узнал бы его, даже вздумай Мориарти объявиться под черным колпаком и в плаще.
Курить? «Делайте все, что он попросит. В пределах разумного, конечно. Расположите его к себе» - звучат в голове четкие указания доктора. Эта двуличная сволочь недо-Эйнштейн не представляет, с каким удовольствием Джеймс сейчас выполнит просьбу пациента – угождая обеим сторонам, и при этом сам желая
этого. Ведь он настолько привык за прошедший год к струящемуся дымку, щекочащему ноздри и пробирающемся по трахее в легкие подобно отравленной змеиной твари, что, кажется, стал сам зависим от никотина, - от никотина, и от чертового Морана, пропахшего куревом. Пока тот растягивается на соседнем стуле, немного съезжая вниз по спинке, Мориарти вытаскивает из кармана пачку Уэста. Синее пламя зажигалки касается кончика сигареты, поглатывая его со всех сторон.
...Уэст – любимая марка Вейхеца. О да, Мориарти не пренебрегает мелочами. Внимание к деталям, внимание, леди и джентльмены!
- Держите, полковник, - он вкладывает дымящуюся сигарету в слабые пальцы широкой снайперской кисти, которую тот расслабленно устроил на столе. Мутный взгляд поднимается, и Мориарти демонстративно улыбается, с некоторым усилием растягивая приклеенные губы в улыбке. «Бархатные шепотки Мориарти сменились немецким акцентом, привыкай».
- Вы знаете, почему вы здесь, Себастьян? – пауза для ответа собеседника пропущена, и консультирующий преступник продолжает говорить, говорить тише и доверительнее. - Мы хотим помочь. Вас могли бы посадить в тюрьму за то, что вы сделали. Но вместо этого вы здесь. Нам пришлось изрядно побегать, чтобы увести вас из-под носа у полиции, но мы это сделали. А за все благодарите вашего старого друга. Мистер Сильверстайн, - Мориарти делает ударение на последнем слове, параллельно прощупывая под столом микрофон, который оказывается на месте, как и следовало ожидать. Конечно, все записывается. До последнего слова. - …также и наш добрый знакомый, которому мы многом обязаны. Он озаботился вашей судьбой. Он беспокоится, и поэтому, Себастьян… мы поможем вам. Вытащим из глубин безумия и иллюзий, ломающих вашу личность и заставляющих страдать. Вы будете здоровы и даже сможете продолжить полноценную жизнь. Это бесконечное везение, уж поверьте моему опыту... Но - все это будет, только если вы поймете, что мы хотим вам добра, и будете слушать то, что мы вам... посоветуем.
Замолчав на минутку после этой чудесной порции чуши и мысленно потешаясь над ней, Джим вскрывает папку, лежащую на столе, и выкладывает перед снайпером фотографии его последних четырех жертв.
- Скажите, за какие грехи вы убили этих добрых людей, любящих семьянинов, примерных граждан; людей, строящих свою жизнь на морали, законе и заповедях Библии? – укоризненно поцокав языком, мягко вопрошает он; рычащие звуки забавно притупляются, будто иглы ежа
пытаются сточить кусочком бархата. Медовые глаза испытыюще впиваются в серые.
Целый год Мориарти вертит полковника, проверяя его идеальную драконовую броню на зуб в самых неожиданных местах и ситуациях – есть ли прореха, есть слабое место? Но вместо того, чтобы вонзить клыки в плоть, он лишь наблюдает, как филигранный Моран разворачивается, подобно полированному алмазу, и сверкает все новыми, тончайшими гранями. Неуязвимый, непоколебимый, совершенный - как то мифическое существо, историями о которых Джим зачитывался, сидя со старинными пыльными фолиантами отца на коленях и разглядывая причудливых тварей, обвивающих хвостами номера страниц.
- Благодарю.
Сигарета привычно ложится в ложбину между пальцами, табачный дым приятно колет лёгкие и заворачивается спиралью под белой лампочкой. Очертания становятся чётче, а речь вливается в уши более-менее приятной интонацией. Придирчивый Мориарти отлично поработал над собой – но от нескольких характерных ноток так и не избавился. Может послужить недочётом в дальнейшем. О чем ему Моран и сообщает красноречивым насмешливым взглядом поверх кисти руки, упирающейся локтём в холодную поверхность стола.
Слова помимо воли становятся фоном – заученные и наверняка не один десяток раз отрепетированные, тщательно отшлифованные искренностью фразы не производят впечатления. Куда громче и конкретнее сейчас звучат внутренние сигналы разморозившегося после наркоты организма. Он мог бы отметить, что весь водоворот его «безумия и иллюзий», который «заставлял страдать», ограничивался сейчас урчащим животом, но был уверен, что Джиму и без того всё ясно, как божий день, поэтому мог лишь подавлять в себе желание спрятать смех в сухом кашле. Потребности своего тела Моран всегда ощущает ясно; те не проходят конвертирования эмоциями и не обрастают побочными фильтрами.
- Вам, сэр, хорошо известна философия сравнения жизни с войной, так что отмечу лишь, что в борьбе за выживание все средства хороши, и каждый делает то, на что способен. То, что человек делает – или не делает, в зависимости от угла обозрения, есть лишь явная или неявная уступка в побоище интересов.
Даже не взглянув на фотографии застывших в изображении мёртвых людей, отнюдь не невинно убиенных, Себастьян снова затянулся, сохраняя постное безразличное выражение лица.
- Правильно, что вы не уточнили, по законам какой именно библии и какой морали они жили. Не стоит разводить демагогию, переходите сразу к делу.
Игра в слова всегда казалась Себастьяну скучноватой. Но во всём были свои плюсы – иммунитет к психотропному и к новой в списке ипостаси Джима в белом халате и с германским акцентом, опыт и «безудержное» веселье в конце забавы.
- Плохо, когда иллюзорен враг. Хуже, когда иллюзорен друг, нашептывающий свою волю.
Джим любит красивые фразы, и сейчас не отказывает себе в удовольствии, даже зная, что рискует. Хейфец - практик, речь его предельно проста и доступна для понимания. Но Мориарти нравится... нравится незаметно дразнить падальщиков по ту сторону экрана.
- У вас диагностировали шизофрению. Комплексные галлюцинации. Это значит, что ваш мозг способен создавать полноценных людей и обстоятельства. А они, в свою очередь, могут влиять на вас, приказывать или просить исполнять их желания.
Он чрезвычайно серьезен, черты словно заостряются, брови сдвигаются, образуя складку между ними. С таким лицом врачи сообщают пациенту о раке.
- Мистер Сильверстайн*, - фамилия должна психологически надавить на полковника, неприятно скрежетнуть по его самообладанию. Джим произносит ее как ни в чем не бывало, ровно и безэмоционально. - сообщил, что во время последней вашей встречи вы упоминали, что у вас есть некий... постоянный заказчик. Все бы хорошо, но есть одно но.
Джим вновь раскрывает папку, и на столе оказываются фотографии раскрытых кейсов, доверху заполненных бумагой.
- Это то, чем он вам платил. Мы проверили ваши входящие и исходящие звонки, сообщения, почту, все средства коммуникации, а также пробили имя Джеймс Мориарти по базам, пытаясь хоть где-нибудь найти малейший намек на его существование.
Мориарти смотрит полковнику в глаза, и гадает, удержит ли он смешок от сюрреалистичности происходящего.
- Мориарти не существует.
* Рэндалл Сильверстайн |фото|, фельдшер второго саперного полка, старый друг Морана, спасший ему жизнь в Ираке 99'го. #headcanon_fact
_______________
Ирак, Аль-Нумания; в отыгрыш с Пеплом. ПОЖИЗНЕННЫЙ.
Спокойного отбоя у Морана так и не вышло: сначала пришлось лично озаботиться о двух раненых, пострадавших при неудачной кладке широких брёвен при сооружении моста – нелепейшая случайность, учитывая предстоящие дни. Затем подсознание активно снабжало его воспоминаниями, связанными с прошедшими боями, в большинстве из которых всплывало лицо выведенного им из зоны боевых действий афганца, который наводил на него пистолет. Август Аль-Нумании врывался в пыльную палатку запахами грязи и душным, сухим воздухом с пылью, которая оседала на стенках глотки и от которой несвежая вода из фляги спасти не могла. Впрочем, последнее Себастьяна не особо заботило. Казалось, что после афганских бурь, когда неделю ещё потом выхаркиваешь из лёгких песок и ещё около двух слышишь его навязчивый скрип на зубах, для него уже никогда не будет страшен летний воздух каких-либо других мест.
***
Арабская ночь рассекает толщу тишины звуками, делая это так, что сама тишина начинает казаться звуком, сама ночь наполняется тишиной и становится мелодией. В это невероятное сплетение вливается дым тлеющей сигареты с крепким табаком, накрывает сферу сеткой, покрывает невидимое, обличает его только слепцам.
Поэтому Себастьян закрывает глаза.
Он расслабляется ровно настолько, чтобы оставить каждый фибр каждой мышцы в незаметном напряжении. Постоянное состояние, уже давно не граничащее со срывом. Так прогуливаются по узловатым крепким верёвкам канатоходцы, перекатывая в себе каучуковый шарик с левой на правую, сшивая каждую часть своего тела равновесием на каждом вдохе и выдохе. Баланс на краю тончайшего лезвия превращается в танец на месте. Отточенность реакций и внутренний покой, обретённый под свистом пуль и взрывами снарядов.
Десять лет между обгоревшим дипломом Оксфорда и настоящим днём. Если посмотреть со стороны на жизнь в разрезе – она окажется рассечена на несколько разных частей, не имеющих подходящих ложбинок для соединения. Коматоз одиночества в промежутках, тысяча дней тупого, липкого ожидания, осознание, что ожидать больше нечего, что ничего больше не дадут и не предложат.
Он давно перестал считать.
Зато момент, когда первый вспоротый твоей гильзой человек падает, впаивается в память намертво. В ту ночь сеялся мелкий, колючий дождь, во взводе зарождалась пневмония, а где-то на противоположном конце земли пили в честь дня Благодарения.
Подобную иронию простить, конечно, невозможно.
Реальность, угловато составленная из жёсткого, пульсирующего и неприкрытого человеческого фактора, рушилась и строилась без перерывов, не давая времени на реванш. Времени не было никогда. Обычно его приходилось урывать самому, вместе с живыми тканями. Тут не до сравнений с книжными героями, которые внезапно соскреблись с обгоревших страниц. Моран не был героем. И он никогда не мог бы сказать, что жизнь происходит по его выверенной системе. Он подминал под себя готовое, данное, прорабатывал по наиболее приемлемой схеме то, что попадало ему в руки, он способен был отстрелить ему жизненно важную часть и выбить из строя, но ручаться за своё творение он не станет.
Неожиданное прикосновение всполохом оседает на коже, рассеивает мысли, заставляя на секунду напрячься. Себастьян совсем забыл о журналисте. В лице он не меняется, лишь мгновенно перестраивается внутренне, стряхивая приятное оцепенение.
- Не спится, - коротко подтверждает он, изображая подобие на вежливую улыбку, не заметную в сумраке, но придающую оттенок интонации. – Симметрично.
Прикосновения – запрещённый приём при любом раскладе, список исключений был давно утерян и захоронен под накопившимся хламом принципов. Но сейчас остаётся лишь сделать мысленную пометку в мозгу на «потом», несмотря на то, что это врождённое, въевшееся в спинной мозг – анализировать каждый случайный жест случайного человека. Сейчас слишком мало фактов. Несоответствия перевешивают.
Скользнув взглядом по практически нечитаемым во тьме деталям фигуры Олфорда, полковник снова поднял взгляд на небо. На разговор он настроен не был, но и против ничего не имел.
Всё же гуманнее для мозга, чем смотреть кошмары по внутреннему телевизору.
- Долина в той стороне, между рекой и притоком Евфрата, - Себастьян указал куда-то на юго-запад кистью с зажатой между пальцами сигаретой, - как-то стала неплохой площадкой для развития цивилизации в Ираке. Седьмой век до нашей эры, если не ошибаюсь.
- Забавно, что именно она, по подсчётам, и станет отправной точкой во всей последующей вакханалии. Всё возвращается на круги своя.
Даже сейчас нельзя было сказать, что факт не относился к той информации, которую не было принято выдавать первому встречному, несмотря на лиризм в качестве приправы. Но на несколько часов, в конце концов, можно было спустить с поводка паранойю.
- Так зачем вы, в действительности, здесь? – подпустив в тон учтивое безразличие, интересуется Себастьян после краткой паузы, закуривая новую.
Он прочищает горло – голос затянулся хрипловатостью после долгого молчания. Хочется пить, но вода в фляге – тёплая, и едва ли не густая. Смочив горло, Моран предлагает жестом емкость Джеймсу и слегка отстраняется, чтобы табачный дым в безветренном пространстве направлялся в другую сторону.
@темы: #role-playing
-
-
17.12.2012 в 00:36-
-
17.12.2012 в 01:25-
-
17.12.2012 в 02:23-
-
17.12.2012 в 02:47-
-
30.12.2012 в 04:30Он расслабляется ровно настолько, чтобы оставить каждый фибр каждой мышцы в незаметном напряжении. Постоянное состояние, уже давно не граничащее со срывом. Так прогуливаются по узловатым крепким верёвкам канатоходцы, перекатывая в себе каучуковый шарик с левой на правую, сшивая каждую часть своего тела равновесием на каждом вдохе и выдохе. Баланс на краю тончайшего лезвия превращается в танец на месте. Отточенность реакций и внутренний покой, обретённый под свистом пуль и взрывами снарядов.
Реальность, угловато составленная из жёсткого, пульсирующего и неприкрытого человеческого фактора, рушилась и строилась без перерывов, не давая времени на реванш. Времени не было никогда. Обычно его приходилось урывать самому, вместе с живыми тканями.
-
-
31.12.2012 в 12:37-
-
10.03.2013 в 14:59что было дальше? я очень надеюсь, у вас потом будет новый сезон.
-
-
10.03.2013 в 17:36