howdy pardner
авторы: Caelibem, giarossin
фэндом: ШХ ББС
пейринг: Моран/Мориарти
«Боже, храни Королеву!» (англ. God Save the Queen) — национальный гимн Великобритании, используемая для важных государственных и общественных событий. Является одним из старейших национальных гимнов. Выражение «Боже, храни короля!» намного старше, чем песня; молитву, начинавшуюся с этих слов, еженедельно читали в Англии на церковных службах.
кровь, секс, богохульство; long live our noble Queen!
Лондон никогда не опустеет, не иссохнет, не исстарится.
Джим смотрит на него через широкое окно Вестминстерского дворца; в расширившихся зрачках пульсируют автострады, Темза, мосты-коромысла, неоновые вывески. Блики стекол рассыпаются переливом. Собственный пульс мерзко бьется в глотке. Консультант прижимается лбом к холодному стеклу, восторг еще не ушел, его потряхивает, будто после шока, и Джим смеется, чувствуя, как запекается кровь, брызнувшая ему на руку, когда он выстрелил в лицо последнему ублюдку.
В Зале Совета тихо, и в тишине его низкий хрипловатый смех звучит как-то по-особенному дико. Джим всхлипывает, давится им, адреналин штормит по венам, Джиму хочется заорать во все горло, без сил рухнуть на пол, но он стоит — упорно — держась за стекло измазанной ладонью и тихо смеется, как ополоумевший.
Сзади раздается щелчок: Моран уверенным твердым жестом перезаряжает глок, и Джим со свистом втягивает в себя воздух, отходя от окна.
Душный, солоноватый запах сворачивающейся крови медленно насыщает пространство, примешиваясь уже к повисшему натянутой сочащейся сеткой безумию. Их первоначальный план поплыл трещинами, это ясно было ещё с первого упоминания ассамблеей понятия «классовый менталитет». Момент, с которого Себастьян был готов нажать на спусковой крючок в любую секунду.
Исход был определён с самого начала ответвлённого пути.
— Сукины дети, — шепчет Джим, подходя к снайперу и останавливаясь на расстоянии метра от него. Моран спокоен, статен, как обычно, и от этого спокойствия губы Джеймса вновь растягиваются в надломленной больной улыбке; шестеро замолкших трупов развалились в позах ломаных кукол по паркету и стульям.
Джим смеется. Их двоих чуть не отправили на тот свет, и это ошибка — его ошибка, из-за которой сейчас у него вся рука в крови, он утирает подбородок воротником рубашки, и кровь размазывается по его лицу; его ошибка, из-за которой Моран истратил почти все свои патроны на сегодняшний вечер, за ошибки Джеймса всегда отвечает кто-то другой. Он смеется, опираясь руками о край столешни, облизывает губы с терпким стальным привкусом, и под натянутыми брюками отчетливо виден стояк, Джим понимает это, и ему становится еще смешнее.
— Видел бы ты себя, — урчит он, снова смеется, вскидывая руку и подзывая Себастьяна к себе.
— Пора убираться, — вполголоса замечает тот, пряча оружие в кобуру.
Моран не уверен сейчас даже, что Джим его услышал; в такие моменты он не мог быть уверен ни в чем, что касалось перцепции консультанта.
У них есть считанный десяток минут, чтобы покинуть многоуровневое здание незамеченными. В противовес есть плещущееся сумасшествие на двоих, сконцентрированное в почерневших глазах напротив и в котором Себастьян сейчас не мог дать себе увязнуть.
— Сейчас нам обоим вынесут мозги, — спокойно цедит он, делая шаг вперёд и сжимая Джима выше локтя, наклоняясь к его уху, — прямо на эту блестящую поверхность. Отстреливаться больше нечем.
Себастьян говорит ему это — все это, все то, что знают оба. Джим замолкает, против фактов не попрешь, как и против неизбежности, пуль, смерти, прочего дерьма, которое обращают в козырь те, кто не умеет даже прятать тузы в карманах; плевать он хотел.
Вяжущее, удушливое возбуждение, протекающее, казалось, сквозь кожу, передаётся невысокой волной, не позволяет накрыть с головой сразу. Лужи крови вокруг подёргиваются плёнками.
У них есть считанный десяток минут, и иногда это несоизмеримо много.
Полковник подхватывает Джима под бедра и усаживает на ту самую лакированную поверхность, отчётливо чувствуя стояк сквозь ткань, и от этого доказательства вожделения убийством окончательно сносит последний барьер. Больной ублюдок. Моран расстегивает его брюки, впиваясь в пульсирующую венку на шее, прикусывает, сжимает член под бельём и делает несколько плавных с нажимом движений. С пуговицами на рубашке трудно сейчас церемониться, потому они чуть ли не отрываются вместе с ложбинками под быстрыми пальцами.
Консультант сбивается в дыхании моментально, его ведет, и хриплый бас Морана все еще эхом отзывается в мозгу.
Мориарти шипит, комкая в пальцах загаженную рубашку, весь смех уходит в касание чужих губ, пресекается следами зубов на его шее. Он вплетается пальцами в волосы Себастьяна, сжимает их крепко в кулаке, заставляя его поднять голову. На лице офицера — звериный оскал, преломляющимся отражением застывающий на лице самого Джеймса. Секунда в секунду, глаза в глаза, Джим впивается в его губы, жадно толкаясь между ними языком, возбуждение пьянит и ударяется в пах сладкой нестерпимой тягой, Джима пробирает дрожь, когда он трется пахом о бедра офицера и обхватывает их ногами, уже лишившись брюк, он задыхается и тихо хрипло стонет в чужой рот, ударяясь со снайпером зубами и широко раскрывая губы. Он пьет его, ест его, запахи наполняют легкие, в зале промозгло — кто-то из «присутствующих» забыл закрыть форточку. Разгоряченную кожу лижет ноябрьская стужа, смешавшаяся с порохом и металлом, так в идеале пахнет Лондон по ночам.
Секунды перестают биться в мозгу отмеривающим набатом. Их вытесняет желание, смешанное с вкусом крови из прокушенной в поцелуе нижней губы консультанта. Джим как-то ненормально раскрыт, потому что Моран единственный, на кого не действует эта его всепоглощающая, всасывающая все живое черная дыра под ребрами.
Снайпер нависает над ним, покрывая цепкими, быстрыми укусами шею, плечи и грудь под болтающейся рубашкой и расстегивая свой ремень. Ладонь скользит от напряженного, скудно сочащегося смазкой ствола к промежности, один палец наполовину проникает внутрь, поглаживая и растягивая, к нему добавляется второй. Кожей преступника невозможно насытиться; она всегда имела особый, взбудораживающий рецепторы запах и вкус.
Моран входит в него быстро, в два болезненных толчка загоняя себя в податливое тело. Он замирает на пару мгновений, слизывая кровь с губ Джеймса, позволяя привыкнуть, и начинает двигаться, не медля с темпом, но без бешеной спешки, отзываясь едва слышным утробным порыкиванием на каждый пойманный ртом хриплый стон.
Джеймсу больно; мышцы обращаются в сталь с каждым новым толчком, но возбуждение слишком велико, перед глазами маячат мертвые бесцветные лица с застывшим на них ужасом, когда Джим запрокидывает голову назад. Моран снова толкается в него — вспышка боли, Джим шипит, проходясь затылком по столу, и лица мертвецов приближаются на несколько сантиметров, также отползают назад, когда Себастьян, ухватив его за бедра, тянет на себя, входя глубже.
Мориарти выдыхает, прогибается в пояснице, вскидывается повыше, и следующим движением головка члена проходится с нажимом по железе, Джим давится стоном, несоизмеримо громким с повисшей тишиной.
Он хочет, чтобы на него смотрели. Ему нравятся, когда на него смотрят. Трахаться на костях, на чужой смерти, на чужой крови, трахаться в залах дворца, над Лондоном, вечной Темзой, на королевских регалиях, плавиться, сгорать; Джим ловил бы кайф, даже если б Моран вздумал его выебать на инквизиторском костре.
Джим стонет — и снова скользит лопатками навстречу «зрителям». Кровь из его губы все не устает литься, скапливаясь в уголке губ, консультант слизывает ее быстрым животным движением. Он не просит, он приказывает, его пальцы впиваются в чужие предплечья, рука ухватывает Морана за горло, вдавливая кадык, и Джим смотрит ему в глаза, стонет вновь, он трахается, как чертова порнозвезда, и его тело накаляется все больше с каждой новой секундой, стекающей капелькой пота по виску. Джим подается вперед, по-собачьи лизнув Себастьяна в губы, хохочет, чуть ли не кричит, и крик переходит в приглушенное рычание, ему плевать, заметят ли их и сколько времени осталось у каждого.
Дыхание сбивается к чертям.
Себастьян бросает попытки удержать их обоих в пределах ещё какого-либо контроля, жёстко, быстро втрахивая Джеймса в твёрдую поверхность так, что натянутая кожа на его лопатках и позвоночнике наверняка садняще стирается сквозь ткань. Сжимает до синяков его бедра, скользит выше, пригвождая царапающиеся влажные ладони к столешнице. За громкие, невыносимые стоны, прокатывающиеся по оголённым нервам, Моран готов перегрызть ему шею.
Дикий секс с Мориарти создаёт ощущение, будто он поймал в себя, как в герметичную ёмкость, молнию с бесконечным запасом энергии. Чёртов эксгибиционист готов сорвать голосовые связки за две минуты до того, как его повяжут блюстители закона, и снайпер не выдерживает, сдавливает его горло, превращая голос в рваный хрип, грубо впивается в раненые губы, пихая язык ему в рот.
Раскалённое напряжение в висках взрывается, скручивает спираль в паху, и Моран кончает с хрипом, отчётливо остро чувствуя горьковатый вкус крови. Он крепко сжимает в ладони член консультанта, отпускает шею, прослеживает языком красные следы и прикусывает кожу, оттягивая ее и слизывая багровую жидкость. Джиму нужно немного: пара резких движений рукой, и он кончает, прогибаясь от сведшей мышцы судороги, глуша крик в очередном укусе, оставляющим мелкие следы зубов на изгибе чужого плеча.
Комната едва заметно, но плывёт, и сквозь пелену становится слышно заунывный вой полицейских сирен.
— Не только на этой земле,
Но славься милостью Божьей
От края земли до края!
Джим натягивает брюки, тихо напевая себе под нос, будто слова детской колыбельной; пряжка ремня звенит, прерывая его на полсекунды, ударившись о запачканные костяшки пальцев. Вскидывая руку, консультант галантно застегивает манжеты на рубашке и поднимает на киллера черный взгляд, улыбнувшись ему уголком губ.
Себастьян неторопливо курит у окна, глядя вниз на выбегающих из машин фараонов.
— Боже, пусть все нации поймут,
Что люди должны быть братьями
И жить, как одна большая семья
Во всём мире!
Сунув руки в карманы, Мориарти вальяжно обходит длинный дубовый стол, останавливаясь у третьего сидящего от центра. Он смахивает капли крови с бумаг, те остаются бурыми хвостатыми следами на листе, и, вытащив папку из-под головы ныне покойного Томаса Флетчера, Джим складывает ее пополам, зажимая у себя под мышкой.
— Пусть будут обильные подарки,
От её имени приятно раздаваемые;
Пусть долго длится её правление!
Джим становится рядом с Себастьяном возле окна, глядя вниз. Сине-красные огни играют у них на лицах, они стоят, не двигаясь, рука об руку, за их спинами слышится топот пары десятков обутых в тяжелые служебные ботинки ног, и Джим продолжает петь:
— Пусть она защищает наши законы
И даёт нам повод
Петь от души и во весь голос…
Они бегут с щитами и касками, закрывающими лица, как бравые ливонские рыцари. Они проходят через Тронный Зал, и портрет Елизаветты встречает их в прореженном полумраке спокойной безмятежной улыбкой. Еще мгновение — ее глаза загораются красным, и все динамики на полную громкость разражаются торжественным гимном Британии. Джим подносит два пальца ко лбу, спускается ими вниз, от правого плеча к левому, и, в тот момент, как звучит первая строчка, Мориарти вторит ей, за секунду до того, как взрыв обрушит на блюстителей порядка осколки многотонного потолка:
— Боже, храни Королеву!
фэндом: ШХ ББС
пейринг: Моран/Мориарти
«Боже, храни Королеву!» (англ. God Save the Queen) — национальный гимн Великобритании, используемая для важных государственных и общественных событий. Является одним из старейших национальных гимнов. Выражение «Боже, храни короля!» намного старше, чем песня; молитву, начинавшуюся с этих слов, еженедельно читали в Англии на церковных службах.
кровь, секс, богохульство; long live our noble Queen!
Лондон никогда не опустеет, не иссохнет, не исстарится.
Джим смотрит на него через широкое окно Вестминстерского дворца; в расширившихся зрачках пульсируют автострады, Темза, мосты-коромысла, неоновые вывески. Блики стекол рассыпаются переливом. Собственный пульс мерзко бьется в глотке. Консультант прижимается лбом к холодному стеклу, восторг еще не ушел, его потряхивает, будто после шока, и Джим смеется, чувствуя, как запекается кровь, брызнувшая ему на руку, когда он выстрелил в лицо последнему ублюдку.
В Зале Совета тихо, и в тишине его низкий хрипловатый смех звучит как-то по-особенному дико. Джим всхлипывает, давится им, адреналин штормит по венам, Джиму хочется заорать во все горло, без сил рухнуть на пол, но он стоит — упорно — держась за стекло измазанной ладонью и тихо смеется, как ополоумевший.
Сзади раздается щелчок: Моран уверенным твердым жестом перезаряжает глок, и Джим со свистом втягивает в себя воздух, отходя от окна.
Душный, солоноватый запах сворачивающейся крови медленно насыщает пространство, примешиваясь уже к повисшему натянутой сочащейся сеткой безумию. Их первоначальный план поплыл трещинами, это ясно было ещё с первого упоминания ассамблеей понятия «классовый менталитет». Момент, с которого Себастьян был готов нажать на спусковой крючок в любую секунду.
Исход был определён с самого начала ответвлённого пути.
— Сукины дети, — шепчет Джим, подходя к снайперу и останавливаясь на расстоянии метра от него. Моран спокоен, статен, как обычно, и от этого спокойствия губы Джеймса вновь растягиваются в надломленной больной улыбке; шестеро замолкших трупов развалились в позах ломаных кукол по паркету и стульям.
Джим смеется. Их двоих чуть не отправили на тот свет, и это ошибка — его ошибка, из-за которой сейчас у него вся рука в крови, он утирает подбородок воротником рубашки, и кровь размазывается по его лицу; его ошибка, из-за которой Моран истратил почти все свои патроны на сегодняшний вечер, за ошибки Джеймса всегда отвечает кто-то другой. Он смеется, опираясь руками о край столешни, облизывает губы с терпким стальным привкусом, и под натянутыми брюками отчетливо виден стояк, Джим понимает это, и ему становится еще смешнее.
— Видел бы ты себя, — урчит он, снова смеется, вскидывая руку и подзывая Себастьяна к себе.
— Пора убираться, — вполголоса замечает тот, пряча оружие в кобуру.
Моран не уверен сейчас даже, что Джим его услышал; в такие моменты он не мог быть уверен ни в чем, что касалось перцепции консультанта.
У них есть считанный десяток минут, чтобы покинуть многоуровневое здание незамеченными. В противовес есть плещущееся сумасшествие на двоих, сконцентрированное в почерневших глазах напротив и в котором Себастьян сейчас не мог дать себе увязнуть.
— Сейчас нам обоим вынесут мозги, — спокойно цедит он, делая шаг вперёд и сжимая Джима выше локтя, наклоняясь к его уху, — прямо на эту блестящую поверхность. Отстреливаться больше нечем.
Себастьян говорит ему это — все это, все то, что знают оба. Джим замолкает, против фактов не попрешь, как и против неизбежности, пуль, смерти, прочего дерьма, которое обращают в козырь те, кто не умеет даже прятать тузы в карманах; плевать он хотел.
Вяжущее, удушливое возбуждение, протекающее, казалось, сквозь кожу, передаётся невысокой волной, не позволяет накрыть с головой сразу. Лужи крови вокруг подёргиваются плёнками.
У них есть считанный десяток минут, и иногда это несоизмеримо много.
Полковник подхватывает Джима под бедра и усаживает на ту самую лакированную поверхность, отчётливо чувствуя стояк сквозь ткань, и от этого доказательства вожделения убийством окончательно сносит последний барьер. Больной ублюдок. Моран расстегивает его брюки, впиваясь в пульсирующую венку на шее, прикусывает, сжимает член под бельём и делает несколько плавных с нажимом движений. С пуговицами на рубашке трудно сейчас церемониться, потому они чуть ли не отрываются вместе с ложбинками под быстрыми пальцами.
Консультант сбивается в дыхании моментально, его ведет, и хриплый бас Морана все еще эхом отзывается в мозгу.
Мориарти шипит, комкая в пальцах загаженную рубашку, весь смех уходит в касание чужих губ, пресекается следами зубов на его шее. Он вплетается пальцами в волосы Себастьяна, сжимает их крепко в кулаке, заставляя его поднять голову. На лице офицера — звериный оскал, преломляющимся отражением застывающий на лице самого Джеймса. Секунда в секунду, глаза в глаза, Джим впивается в его губы, жадно толкаясь между ними языком, возбуждение пьянит и ударяется в пах сладкой нестерпимой тягой, Джима пробирает дрожь, когда он трется пахом о бедра офицера и обхватывает их ногами, уже лишившись брюк, он задыхается и тихо хрипло стонет в чужой рот, ударяясь со снайпером зубами и широко раскрывая губы. Он пьет его, ест его, запахи наполняют легкие, в зале промозгло — кто-то из «присутствующих» забыл закрыть форточку. Разгоряченную кожу лижет ноябрьская стужа, смешавшаяся с порохом и металлом, так в идеале пахнет Лондон по ночам.
Секунды перестают биться в мозгу отмеривающим набатом. Их вытесняет желание, смешанное с вкусом крови из прокушенной в поцелуе нижней губы консультанта. Джим как-то ненормально раскрыт, потому что Моран единственный, на кого не действует эта его всепоглощающая, всасывающая все живое черная дыра под ребрами.
Снайпер нависает над ним, покрывая цепкими, быстрыми укусами шею, плечи и грудь под болтающейся рубашкой и расстегивая свой ремень. Ладонь скользит от напряженного, скудно сочащегося смазкой ствола к промежности, один палец наполовину проникает внутрь, поглаживая и растягивая, к нему добавляется второй. Кожей преступника невозможно насытиться; она всегда имела особый, взбудораживающий рецепторы запах и вкус.
Моран входит в него быстро, в два болезненных толчка загоняя себя в податливое тело. Он замирает на пару мгновений, слизывая кровь с губ Джеймса, позволяя привыкнуть, и начинает двигаться, не медля с темпом, но без бешеной спешки, отзываясь едва слышным утробным порыкиванием на каждый пойманный ртом хриплый стон.
Джеймсу больно; мышцы обращаются в сталь с каждым новым толчком, но возбуждение слишком велико, перед глазами маячат мертвые бесцветные лица с застывшим на них ужасом, когда Джим запрокидывает голову назад. Моран снова толкается в него — вспышка боли, Джим шипит, проходясь затылком по столу, и лица мертвецов приближаются на несколько сантиметров, также отползают назад, когда Себастьян, ухватив его за бедра, тянет на себя, входя глубже.
Мориарти выдыхает, прогибается в пояснице, вскидывается повыше, и следующим движением головка члена проходится с нажимом по железе, Джим давится стоном, несоизмеримо громким с повисшей тишиной.
Он хочет, чтобы на него смотрели. Ему нравятся, когда на него смотрят. Трахаться на костях, на чужой смерти, на чужой крови, трахаться в залах дворца, над Лондоном, вечной Темзой, на королевских регалиях, плавиться, сгорать; Джим ловил бы кайф, даже если б Моран вздумал его выебать на инквизиторском костре.
Джим стонет — и снова скользит лопатками навстречу «зрителям». Кровь из его губы все не устает литься, скапливаясь в уголке губ, консультант слизывает ее быстрым животным движением. Он не просит, он приказывает, его пальцы впиваются в чужие предплечья, рука ухватывает Морана за горло, вдавливая кадык, и Джим смотрит ему в глаза, стонет вновь, он трахается, как чертова порнозвезда, и его тело накаляется все больше с каждой новой секундой, стекающей капелькой пота по виску. Джим подается вперед, по-собачьи лизнув Себастьяна в губы, хохочет, чуть ли не кричит, и крик переходит в приглушенное рычание, ему плевать, заметят ли их и сколько времени осталось у каждого.
Дыхание сбивается к чертям.
Себастьян бросает попытки удержать их обоих в пределах ещё какого-либо контроля, жёстко, быстро втрахивая Джеймса в твёрдую поверхность так, что натянутая кожа на его лопатках и позвоночнике наверняка садняще стирается сквозь ткань. Сжимает до синяков его бедра, скользит выше, пригвождая царапающиеся влажные ладони к столешнице. За громкие, невыносимые стоны, прокатывающиеся по оголённым нервам, Моран готов перегрызть ему шею.
Дикий секс с Мориарти создаёт ощущение, будто он поймал в себя, как в герметичную ёмкость, молнию с бесконечным запасом энергии. Чёртов эксгибиционист готов сорвать голосовые связки за две минуты до того, как его повяжут блюстители закона, и снайпер не выдерживает, сдавливает его горло, превращая голос в рваный хрип, грубо впивается в раненые губы, пихая язык ему в рот.
Раскалённое напряжение в висках взрывается, скручивает спираль в паху, и Моран кончает с хрипом, отчётливо остро чувствуя горьковатый вкус крови. Он крепко сжимает в ладони член консультанта, отпускает шею, прослеживает языком красные следы и прикусывает кожу, оттягивая ее и слизывая багровую жидкость. Джиму нужно немного: пара резких движений рукой, и он кончает, прогибаясь от сведшей мышцы судороги, глуша крик в очередном укусе, оставляющим мелкие следы зубов на изгибе чужого плеча.
Комната едва заметно, но плывёт, и сквозь пелену становится слышно заунывный вой полицейских сирен.
***
— Не только на этой земле,
Но славься милостью Божьей
От края земли до края!
Джим натягивает брюки, тихо напевая себе под нос, будто слова детской колыбельной; пряжка ремня звенит, прерывая его на полсекунды, ударившись о запачканные костяшки пальцев. Вскидывая руку, консультант галантно застегивает манжеты на рубашке и поднимает на киллера черный взгляд, улыбнувшись ему уголком губ.
Себастьян неторопливо курит у окна, глядя вниз на выбегающих из машин фараонов.
— Боже, пусть все нации поймут,
Что люди должны быть братьями
И жить, как одна большая семья
Во всём мире!
Сунув руки в карманы, Мориарти вальяжно обходит длинный дубовый стол, останавливаясь у третьего сидящего от центра. Он смахивает капли крови с бумаг, те остаются бурыми хвостатыми следами на листе, и, вытащив папку из-под головы ныне покойного Томаса Флетчера, Джим складывает ее пополам, зажимая у себя под мышкой.
— Пусть будут обильные подарки,
От её имени приятно раздаваемые;
Пусть долго длится её правление!
Джим становится рядом с Себастьяном возле окна, глядя вниз. Сине-красные огни играют у них на лицах, они стоят, не двигаясь, рука об руку, за их спинами слышится топот пары десятков обутых в тяжелые служебные ботинки ног, и Джим продолжает петь:
— Пусть она защищает наши законы
И даёт нам повод
Петь от души и во весь голос…
Они бегут с щитами и касками, закрывающими лица, как бравые ливонские рыцари. Они проходят через Тронный Зал, и портрет Елизаветты встречает их в прореженном полумраке спокойной безмятежной улыбкой. Еще мгновение — ее глаза загораются красным, и все динамики на полную громкость разражаются торжественным гимном Британии. Джим подносит два пальца ко лбу, спускается ими вниз, от правого плеча к левому, и, в тот момент, как звучит первая строчка, Мориарти вторит ей, за секунду до того, как взрыв обрушит на блюстителей порядка осколки многотонного потолка:
— Боже, храни Королеву!
-
-
23.01.2013 в 14:47Авторам лучи любви за такую атмосферную вещь.
-
-
23.01.2013 в 15:52рs. это, кстати, была случайная ролка на Экве хд
-
-
23.01.2013 в 16:11-
-
23.01.2013 в 16:25