howdy pardner
не можешь сам написать фичок — пойди и впарь соавтору как идею для ролевой.
спонсор кинкa: bit.ly/111LIC1
авторы: giarossin, Caelibem
фэндом: ШХ ББС
пейринг: Шрёдингера
надрыв, маты, злой Моран;
Пустить пулю в лоб вместо завершающей точки в разговоре — проще простого. Мориарти знает, что снайпер не упустит из виду ни одной технической детали.
Пять кварталов перебежек на два потраченных заряда глока, и они оказываются зажаты между двумя развалинами. Снайпер успевает оттолкнуть едва ли не зевающего Джима в узкий кирпичный проем — за секунду на уровне ушей разочарованно просвистывают пули.
Непоколебимость Морана не железная, считает консультант, к чёрту клише. Выдержка — сплав драгоценных металлов. Каждый её сантиметр хочется прощупать, исполосовать лезвием, пройтись по изгибам языком, согнуть и расплавить. Джим скованно потягивается и с блаженством следит за лицом Морана. А тот начинает сомневаться, в чью маячащую перед ним физиономию целесообразнее будет выпустить свинец.
— Ты в себе, ебанат?
— В себе, — Джим заливисто ржёт в его плечо. — И тебя приглашаю.
— Мы опять попали в блокбастер, Моран. Подними башку, там куча камер.
Вместо ответа Себастьян оглушительно отстреливается из-за угла.
Моран верит Джиму на слово — Джим ведь эти камеры правда видит. Заматывает себе всё самое интересное на плёнку, стягивает, как сорока, а потом воспроизводит сквозь фильтр слов.
Вся эта беготня и перестрелка с мексиканскими вшивыми неудачниками и впрямь снята с образца дешёвого кино с отголосками экшн.
Джиму весело до пьяни, до нездорового возбуждения. Моран, положа руку на ближайший орган, не может не согласиться, что всё это в самом деле чертовски смешно.
Главное — не запороть перспективный дубль.
В целом, Джим вполне себе бессмертен, пока в его мире есть этот оплот спокойствия и относительно здравого смысла. Эту аксиому он готов испытывать на прочность каждый день и сейчас испытывает ее вновь.
Он успокаивается на пару десятых. На искажённом улыбкой, азартом и алчностью лице играет меланхолия, плескаясь в глубине расширившихся зрачков и чуть ли не давая через край. Себастьян не верит ни капли этой напускной, грубо напяленной на глаза скуке. Порой игра Джеймса крайне приторная, но это не мешает консультанту в полной мере упиваться ею.
От Морана пахнет пылью, порохом, кровью и потом. В метрах десяти от угла падает чья-то бездыханная туша, и маска трескается, осыпаясь под подошвы изодранных и некогда безупречно вычищенных ботинок Vuitton, Джим подается вперед, прихватывая зубами чужой кадык, языком слизывает выступившую соль на коже, вдыхает полной грудью. Он играет в голод, давится им сквозь собственный смех, его руки лениво опущены вдоль тела. Его заводит сама возможность поиграть. Когда Моран хватает его за поясницу, резко делая в сторону два шага и уклоняясь от мазнувших по стене выстрелов, на его шее остается налитый карминовый след.
Мориарти перехватывает отблеск резких серых глаз, вторит ему чернильным переливом, кривя губы в улыбке.
Порой достаточно самому поверить в собственную игру. Дисперсия ощущений льётся рядом параллельных потоков, один сменяет другой, переходя на красное от зелёного; Джим не различает собственных мотивов, и потому зубы уже абсолютно неприкрыто впиваются в изгиб чужого плеча, и консультант стонет — показательно и пошло, силясь заглушить шквал бушующей над головой перестрелки.
— Расслабься, — поёт Джим офицеру на ухо, прощупывая напряжённые мышцы спины под своими ладонями. Он льнет к нему всем телом, обдавая жаром и с трудом проталкивая воздух в собственные легкие, едва справляясь с удушливым терпким весельем. От веселья тоже можно устать, веселье не всегда легко вынести.
— И Сталлоне некогда начинал карьеру с порно, чем не шанс?
— Он оговаривал гонорары заранее, — скалится Моран, перезаряжая глок и уже едва сдерживаясь, чтобы не впечатать темноволосую башку в стену, прихватывая волосы в кулак и сдирая чувствительную кожу на затылке. Движения и без того ограничены, позиция чертовски неудобна, проклинать кого-либо за стечение обстоятельств поздновато. Киллер снова стреляет, отклонившись, чувствует отдачу в упирающийся в стену локоть.
Плёнка шипит и замедляется.
Шаги за углом стены становятся отчётливо слышны. Вероятно, последние недобитки вызвали подмогу, и фильм грозил закончиться преждевременно. Мексиканцы ничего не смыслят в кинематографе.
В «заткнись» — крайняя степень терпения Морана. Это слово у них никогда не звучит повсеместно и всегда отличается особой интонацией. В ответном «заткни» — целый жертвенный ритуал, оно спускает с поводка, кажется, всё, что рвалось.
Если и принимать правила игры, то лишь самостоятельно настроив уровень сложности.
Себастьян резко запрокидывает его голову, сдавливает челюсть и проталкивает стальной корпус в неугомонный рот. Злость не умаляет расчётливой аккуратности. Палец покоится в угрожающей близости от спускового крючка, пока Моран не завершает дубль двумя выстрелами с другого пистолета.
«Стоп, снято».
За пару секунд Джим подсчитывает, сколько обойм вместится в каждого из них, зажатых в укромном уголке, и на какой по счету они сдохнут. Крепкое сплетение мышц под мокрой обжигающей кожей, которую консультант беспардонно оглаживает ладонями, пробравшись ими под одежду, кажется непробиваемым, точно выплавленное из титана. Джеймс уверен в незыблемости полковника настолько, что не подставить того под пули чудится почти нереальным.
У Джима от слюны вяжет рот и сводит язык, и тёплое играет в паху, его душит, ведёт; меньше, чем за три минуты, он оказывается совершенно пьян, даже не сделав глотка из сувенирной фляжки, припрятанной во внутреннем кармане его пальто.
Если бы хоть одна из стальных ос пробила защиту, Джим бы ощутил разочарование.
Разочарование — единственное, что Моран не должен ему давать; на подобную роскошь у Себастьяна нет прав, это знают оба. И потому, когда языка касается пахнущее металлом и машинной смазкой дуло, Джеймс едва ли не верещит от восторга, кажется, абсолютно не чувствуя, как болезненно тянет желваки. Он замирает, затыкается, его дыхание становится глубоким и размеренным; Моран делает рывок в сторону, фаланга опасно оглаживает курок впихнутого в глотку Мориарти оружия — и тлеющие угли вспыхивают полноценным огнём.
Джим замирает, ловя чужой взгляд. Им выпадает пять секунд, которые оба предпочитают провести «глаза в глаза». Он прикрывает веки, прощупывает отверстие в глушителе, шумно сглатывает — кадык подскакивает на бледной шее — а после подаётся стволу навстречу, максимально расслабляя горло.
Зубы скользят по металлу, и губы плотно обхватывают его, чья-то пуля опять переходит звуковой барьер, и в этот раз Моран реагирует с опозданием на четверть секунды. Джим усмехается, своей усмешкой напоминая ему о правилах, о разочаровании, об обоюдных ролях — и медленно выпускает ствол из своего рта, упираясь затылком в кирпичную кладь.
Сраные позёры, думает снайпер, когда за стеной грохается, как набитое землёй чучело, очередной любитель кокса, разом поволочив за собой весь свой гордый стаж.
Пистолет хочется впихнуть в глотку глубже, ещё лучше — заменить металл членом до судорожных хрипов их обоих, а Мориарти — выебать вскользь рельефного кирпича до кровавых ссадин и гематом на белой спине. Но Моран лишь смотрит сверху вниз, опуская руки, прячет второй пистолет и вдавливает бедра консультанта в жжёную глину.
Самое время вспомнить о выигранном выстрелами времени. Самое время покинуть площадку, пока разлитая вокруг кровь не доползла до носков осыпанной кирпичной крошкой обуви. Самое время уйти по своей траектории, заблокировать двери, резко затормозив где-то у обочины, и расслабленно стирать потом отпечатки ладоней с запотевших стёкол, едва не трескавшихся от криков и стонов.
Самое время. Самое очевидное и предсказуемое.
Ты бесишь меня.
Ты вытрахиваешь все нервы до внутренностей.
Ты ёбаный психопат, мировая язва, прогнившая насквозь моральная блядь.
Как обычно, всё самое интимное и сокровенное остаётся за пределами озвученного.
Моран резко запрокидывает голову Джима, упирая отверстие влажного дула в шею под подбородком. Вожделение вплетается между азартом и злостью, которая, в свою очередь, завязывает на втором тугой узел. Киллер накрывает ладонью пах Джима, крепко сдавливая, впивается укусом в его губы и проникает языком в рот, перекрывая дыхание к чертям. Это грубо, почти больно; язык имитирует во рту фрикции, консультанту от этого хочется зажмуриться и расплавиться, когда зашкаливающее возбуждение током плещет через край.
Джим поддаётся, раскрывается навстречу, как зубастый плотоядный цветок. Обычно громкий, играющий в вульгарность на публику, он как-то странно затихает, упиваясь паузой, растянутой между ними горькой жевательной резинкой. Он не слышит секунд, он задыхается, он так и не успел вздохнуть до, и, в тот момент, когда начинает кружиться голова, сознание почти гаснет — чёрт бы знал, виной тому отсутствие кислорода либо же схваченная под диафрагмой лихорадка, которую закупорили внутри, не дав полноправного выхода — рука Джима осторожно, неуверенно ложится Морану на плечо.
Преступник ещё не дошёл до той грани, за которой в нём открывается осознание права просить. Но искусанные в кровь губы саднит. Ствол пистолета изодрал внутри нёбо и десны, и Джиму становится почти невыносимо, желание разрастается в нем раковой опухолью, перерастая из игры в неврастению. Его подбрасывает, как от удара током — всякое движение пресекается вдавленной в него тяжестью чужого тела.
Джим скулит на ультразвуке. Ещё немного — и заготовленная просьба вырывается наружу в виде судорожно сжимающих чужую куртку пальцев. В этом жесте больше отчаяния, чем в агонии, застывшей в глубине рыбьих глаз подстреленных и распластавшихся вокруг них ублюдков.
Джим дёргается, пытаясь получить больше, но большее уже дано, и он сгорает, плавится, бьётся в предоргазменных судорогах, никак не достигая пика.
Оргазм накрывает его, слишком вымученный, болезненный, липкий и душный. Стоит только Себастьяну отойти на шаг, как колени подкашиваются — Моран хватает Джеймса под локоть, он всегда успевает поймать.
*
Они идут по развалинам вдоль обветшалых домов и побитого кирпича, дышат угарным газом, ароматом железа и крови — и никак не могут надышаться.
— Causa mortis, — Джим прижимается к Морану сбоку, доставая у того из кармана измятую пачку сигарет. — Особый вид афродизиака и опиата в одном флаконе. Никто не желает признаваться, но если к ней нет отсылки в фильме, тот почти лишается возможности получить «Пальмовую ветвь».
Он смеется, закуривая, подцепляет пальцами папиросу и выдыхает в небо дым, запрокинув голову, и вспугнутая им Смерть ворошится у Морана на плече, тревожа когтями раздернутое ранение сквозового.
спонсор кинкa: bit.ly/111LIC1
авторы: giarossin, Caelibem
фэндом: ШХ ББС
пейринг: Шрёдингера
надрыв, маты, злой Моран;
Там оттяну крайнюю плоть пистолета и упьюсь оргазмом спускового крючка — я всегда был верным последователем венского шамана.
© В. Набоков «Лолита»
© В. Набоков «Лолита»
Пустить пулю в лоб вместо завершающей точки в разговоре — проще простого. Мориарти знает, что снайпер не упустит из виду ни одной технической детали.
Пять кварталов перебежек на два потраченных заряда глока, и они оказываются зажаты между двумя развалинами. Снайпер успевает оттолкнуть едва ли не зевающего Джима в узкий кирпичный проем — за секунду на уровне ушей разочарованно просвистывают пули.
Непоколебимость Морана не железная, считает консультант, к чёрту клише. Выдержка — сплав драгоценных металлов. Каждый её сантиметр хочется прощупать, исполосовать лезвием, пройтись по изгибам языком, согнуть и расплавить. Джим скованно потягивается и с блаженством следит за лицом Морана. А тот начинает сомневаться, в чью маячащую перед ним физиономию целесообразнее будет выпустить свинец.
— Ты в себе, ебанат?
— В себе, — Джим заливисто ржёт в его плечо. — И тебя приглашаю.
— Мы опять попали в блокбастер, Моран. Подними башку, там куча камер.
Вместо ответа Себастьян оглушительно отстреливается из-за угла.
Моран верит Джиму на слово — Джим ведь эти камеры правда видит. Заматывает себе всё самое интересное на плёнку, стягивает, как сорока, а потом воспроизводит сквозь фильтр слов.
Вся эта беготня и перестрелка с мексиканскими вшивыми неудачниками и впрямь снята с образца дешёвого кино с отголосками экшн.
Джиму весело до пьяни, до нездорового возбуждения. Моран, положа руку на ближайший орган, не может не согласиться, что всё это в самом деле чертовски смешно.
Главное — не запороть перспективный дубль.
В целом, Джим вполне себе бессмертен, пока в его мире есть этот оплот спокойствия и относительно здравого смысла. Эту аксиому он готов испытывать на прочность каждый день и сейчас испытывает ее вновь.
Он успокаивается на пару десятых. На искажённом улыбкой, азартом и алчностью лице играет меланхолия, плескаясь в глубине расширившихся зрачков и чуть ли не давая через край. Себастьян не верит ни капли этой напускной, грубо напяленной на глаза скуке. Порой игра Джеймса крайне приторная, но это не мешает консультанту в полной мере упиваться ею.
От Морана пахнет пылью, порохом, кровью и потом. В метрах десяти от угла падает чья-то бездыханная туша, и маска трескается, осыпаясь под подошвы изодранных и некогда безупречно вычищенных ботинок Vuitton, Джим подается вперед, прихватывая зубами чужой кадык, языком слизывает выступившую соль на коже, вдыхает полной грудью. Он играет в голод, давится им сквозь собственный смех, его руки лениво опущены вдоль тела. Его заводит сама возможность поиграть. Когда Моран хватает его за поясницу, резко делая в сторону два шага и уклоняясь от мазнувших по стене выстрелов, на его шее остается налитый карминовый след.
Мориарти перехватывает отблеск резких серых глаз, вторит ему чернильным переливом, кривя губы в улыбке.
Порой достаточно самому поверить в собственную игру. Дисперсия ощущений льётся рядом параллельных потоков, один сменяет другой, переходя на красное от зелёного; Джим не различает собственных мотивов, и потому зубы уже абсолютно неприкрыто впиваются в изгиб чужого плеча, и консультант стонет — показательно и пошло, силясь заглушить шквал бушующей над головой перестрелки.
— Расслабься, — поёт Джим офицеру на ухо, прощупывая напряжённые мышцы спины под своими ладонями. Он льнет к нему всем телом, обдавая жаром и с трудом проталкивая воздух в собственные легкие, едва справляясь с удушливым терпким весельем. От веселья тоже можно устать, веселье не всегда легко вынести.
— И Сталлоне некогда начинал карьеру с порно, чем не шанс?
— Он оговаривал гонорары заранее, — скалится Моран, перезаряжая глок и уже едва сдерживаясь, чтобы не впечатать темноволосую башку в стену, прихватывая волосы в кулак и сдирая чувствительную кожу на затылке. Движения и без того ограничены, позиция чертовски неудобна, проклинать кого-либо за стечение обстоятельств поздновато. Киллер снова стреляет, отклонившись, чувствует отдачу в упирающийся в стену локоть.
Плёнка шипит и замедляется.
Шаги за углом стены становятся отчётливо слышны. Вероятно, последние недобитки вызвали подмогу, и фильм грозил закончиться преждевременно. Мексиканцы ничего не смыслят в кинематографе.
В «заткнись» — крайняя степень терпения Морана. Это слово у них никогда не звучит повсеместно и всегда отличается особой интонацией. В ответном «заткни» — целый жертвенный ритуал, оно спускает с поводка, кажется, всё, что рвалось.
Если и принимать правила игры, то лишь самостоятельно настроив уровень сложности.
Себастьян резко запрокидывает его голову, сдавливает челюсть и проталкивает стальной корпус в неугомонный рот. Злость не умаляет расчётливой аккуратности. Палец покоится в угрожающей близости от спускового крючка, пока Моран не завершает дубль двумя выстрелами с другого пистолета.
«Стоп, снято».
За пару секунд Джим подсчитывает, сколько обойм вместится в каждого из них, зажатых в укромном уголке, и на какой по счету они сдохнут. Крепкое сплетение мышц под мокрой обжигающей кожей, которую консультант беспардонно оглаживает ладонями, пробравшись ими под одежду, кажется непробиваемым, точно выплавленное из титана. Джеймс уверен в незыблемости полковника настолько, что не подставить того под пули чудится почти нереальным.
У Джима от слюны вяжет рот и сводит язык, и тёплое играет в паху, его душит, ведёт; меньше, чем за три минуты, он оказывается совершенно пьян, даже не сделав глотка из сувенирной фляжки, припрятанной во внутреннем кармане его пальто.
Если бы хоть одна из стальных ос пробила защиту, Джим бы ощутил разочарование.
Разочарование — единственное, что Моран не должен ему давать; на подобную роскошь у Себастьяна нет прав, это знают оба. И потому, когда языка касается пахнущее металлом и машинной смазкой дуло, Джеймс едва ли не верещит от восторга, кажется, абсолютно не чувствуя, как болезненно тянет желваки. Он замирает, затыкается, его дыхание становится глубоким и размеренным; Моран делает рывок в сторону, фаланга опасно оглаживает курок впихнутого в глотку Мориарти оружия — и тлеющие угли вспыхивают полноценным огнём.
Джим замирает, ловя чужой взгляд. Им выпадает пять секунд, которые оба предпочитают провести «глаза в глаза». Он прикрывает веки, прощупывает отверстие в глушителе, шумно сглатывает — кадык подскакивает на бледной шее — а после подаётся стволу навстречу, максимально расслабляя горло.
Зубы скользят по металлу, и губы плотно обхватывают его, чья-то пуля опять переходит звуковой барьер, и в этот раз Моран реагирует с опозданием на четверть секунды. Джим усмехается, своей усмешкой напоминая ему о правилах, о разочаровании, об обоюдных ролях — и медленно выпускает ствол из своего рта, упираясь затылком в кирпичную кладь.
Сраные позёры, думает снайпер, когда за стеной грохается, как набитое землёй чучело, очередной любитель кокса, разом поволочив за собой весь свой гордый стаж.
Пистолет хочется впихнуть в глотку глубже, ещё лучше — заменить металл членом до судорожных хрипов их обоих, а Мориарти — выебать вскользь рельефного кирпича до кровавых ссадин и гематом на белой спине. Но Моран лишь смотрит сверху вниз, опуская руки, прячет второй пистолет и вдавливает бедра консультанта в жжёную глину.
Самое время вспомнить о выигранном выстрелами времени. Самое время покинуть площадку, пока разлитая вокруг кровь не доползла до носков осыпанной кирпичной крошкой обуви. Самое время уйти по своей траектории, заблокировать двери, резко затормозив где-то у обочины, и расслабленно стирать потом отпечатки ладоней с запотевших стёкол, едва не трескавшихся от криков и стонов.
Самое время. Самое очевидное и предсказуемое.
Ты бесишь меня.
Ты вытрахиваешь все нервы до внутренностей.
Ты ёбаный психопат, мировая язва, прогнившая насквозь моральная блядь.
Как обычно, всё самое интимное и сокровенное остаётся за пределами озвученного.
Моран резко запрокидывает голову Джима, упирая отверстие влажного дула в шею под подбородком. Вожделение вплетается между азартом и злостью, которая, в свою очередь, завязывает на втором тугой узел. Киллер накрывает ладонью пах Джима, крепко сдавливая, впивается укусом в его губы и проникает языком в рот, перекрывая дыхание к чертям. Это грубо, почти больно; язык имитирует во рту фрикции, консультанту от этого хочется зажмуриться и расплавиться, когда зашкаливающее возбуждение током плещет через край.
Джим поддаётся, раскрывается навстречу, как зубастый плотоядный цветок. Обычно громкий, играющий в вульгарность на публику, он как-то странно затихает, упиваясь паузой, растянутой между ними горькой жевательной резинкой. Он не слышит секунд, он задыхается, он так и не успел вздохнуть до, и, в тот момент, когда начинает кружиться голова, сознание почти гаснет — чёрт бы знал, виной тому отсутствие кислорода либо же схваченная под диафрагмой лихорадка, которую закупорили внутри, не дав полноправного выхода — рука Джима осторожно, неуверенно ложится Морану на плечо.
Преступник ещё не дошёл до той грани, за которой в нём открывается осознание права просить. Но искусанные в кровь губы саднит. Ствол пистолета изодрал внутри нёбо и десны, и Джиму становится почти невыносимо, желание разрастается в нем раковой опухолью, перерастая из игры в неврастению. Его подбрасывает, как от удара током — всякое движение пресекается вдавленной в него тяжестью чужого тела.
Джим скулит на ультразвуке. Ещё немного — и заготовленная просьба вырывается наружу в виде судорожно сжимающих чужую куртку пальцев. В этом жесте больше отчаяния, чем в агонии, застывшей в глубине рыбьих глаз подстреленных и распластавшихся вокруг них ублюдков.
Джим дёргается, пытаясь получить больше, но большее уже дано, и он сгорает, плавится, бьётся в предоргазменных судорогах, никак не достигая пика.
Оргазм накрывает его, слишком вымученный, болезненный, липкий и душный. Стоит только Себастьяну отойти на шаг, как колени подкашиваются — Моран хватает Джеймса под локоть, он всегда успевает поймать.
*
Они идут по развалинам вдоль обветшалых домов и побитого кирпича, дышат угарным газом, ароматом железа и крови — и никак не могут надышаться.
— Causa mortis, — Джим прижимается к Морану сбоку, доставая у того из кармана измятую пачку сигарет. — Особый вид афродизиака и опиата в одном флаконе. Никто не желает признаваться, но если к ней нет отсылки в фильме, тот почти лишается возможности получить «Пальмовую ветвь».
Он смеется, закуривая, подцепляет пальцами папиросу и выдыхает в небо дым, запрокинув голову, и вспугнутая им Смерть ворошится у Морана на плече, тревожа когтями раздернутое ранение сквозового.
@музыка: Porcelain Raft – Talk To Me
-
-
16.03.2013 в 22:22-
-
17.03.2013 в 13:59