howdy pardner
писать фички по одному предложению в течение хреналлиона месяцев — нездоровая житейская практика.
надописано для земля ника на др.
название: Дом, в котором я однажды умер
бета: Штэйн
фэндом: ШХ ВВС
пейринг: Моран/Мориарти
рейтинг: pg-13
категория: повседневность, missing scene
предупреждение: кто-то левый умрёт.
описание: видоизмененный таймлайн s2e3, очередное видение злополучного Рейхенбаха изнутри.
оver2000В очередной купленной на окраине одноэтажке стены покрыты известью и паутиной, в углах скопилась влага, электричество есть лишь в мансарде. Джим поворачивает ручку, толкает дверь и та неприветливо скрипит, с трудом шевелясь.
— Восхитительно, — весело говорит он Морану после того, как оббегает все комнаты, собрав дорогущей одеждой кучу пыли. — Здесь-то уж наверняка есть призраки.
Моран не находит ничего ни восхитительного, ни отвратительного в призраках, гнилых досках и осыпающейся штукатурке. Зданию лет около пятидесяти, если не больше, в таком стиле жилье давно не строят. Себастьян сдвигает в гостиной мебель к стене, поближе к камину. На кисть приземляется несколько капель воды. Оружие приходится убрать в кейс.
Джим любит дома с протекающей крышей. Определённо, у него с ними есть что-то общее.
Вечером они жарят курицу прямо на самодельном вертеле над камином. Нанизанные на шомпол куски мяса будут отдавать химией, но обоим всё равно: у Морана после войны проблемы с вкусовыми рецепторами, а Джим слишком увлечен новой ролью своего близнеца.
— Да никто тебя не заставляет с ней трахаться, дебил, — терпеливо и ласково повторяет Джим и доливает в кружку вино из пакета, зажимая телефон между щекой и плечом, — но в одной постели пару дней поспать придётся. Китти здорова, матрасы у неё ортопедические…
Моран тихо фыркает, невольно улыбаясь. Джим сейчас выглядит неправдоподобно простым и уютным для криминального авторитета.
Из трубки доносится раздраженный стрекот.
— Он не в курсе, что она лесбиянка?
Джим качает головой. С широкой улыбкой желает брату спокойной ночи и велит помолиться, чтобы не сдохнуть во сне.
— Обоим приходится клеить из себя пару не только на людях, но и наедине. Их могут застать врасплох в любой момент. Рич потерпит, ему на пользу.
Ричард — младший из близнецов. Характер ему достался более скверный, по мнению брата («с горем без ума долго не живут»). Он очень похож на Джима, только более разбалансирован, более расточителен в эмоциях и чувствах — не умеет их расходовать без личных травм, не знает, куда себя девать. Он остёр на язык и пользуется им в журналистике с вдохновенным безрассудством, не боясь за свою жизнь. Зато имеет целый ворох постыдных фобий и пограничное расстройство. По сравнению с Джимом Ричард негармоничен от и до, но умудряется при всех недостатках иметь доброе сердце. Он оттеняет жестокость Джима, как пленочный негатив.
— Королева драмы, — Джим захмелело щурится, тонкие светлые морщинки разбегаются от глаз по лицу. — Всё никак не простит мою заботу.
В детстве Джим заботился о зубах братика — отнимал у него сладкое, инфернально смеясь.
Старый матрас на диване до противного мягок, Джим чувствует себя утопающим в вязком болоте. Он прогибает позвоночник и сводит лопатки, поднимаясь на локтях, скатывается на пол к Морану, который расположился у тлеющего камина. Поджимая ноги от скользкого сквозняка, Джим перетягивает на себя короткое одеяло, вдыхая смутный запах золы и табака, и подлезает Морану под руку.
Деструктивизм пульсирует у Мориарти в крови, наматывая круги и пробиваясь сквозь быстрые удары сердца. Себастьян чувствует это через его кожу, проваливаясь в чуткую дрёму.
Он знает, насколько это заразно.
Джим исчезает рано, ещё до того, как мокрое серое утро втекает в дождливую ночь. Себастьян слышит шуршание бумаг — на них хаотично вычерченные планы, распятые чернилами фамилии, прочая кривая фигня — и открывает глаза.
Тяжёлая дверь наглухо захлопывает эту развалину, словно ловушку.
Нужно было свернуть ему ночью шею, чтобы не утащился сворачивать её сам. Нарвётся ведь непременно, и никому не будет дела до того, что трогать его шею может только Моран. Полковнику так чертовски повезло со своим единственным неявным страхом — страхом за жизнь Джима Мориарти. Раскалённые нервы в фоновом режиме.
Пока что ему остаётся ремонтировать крышу, разговаривать с пауком и стрелять птицами в свиней.
«Нужен счёт последнего матча», «Единороги едят щавель», «Какая медлительная страна!», «Этих двоих пригласим на ужин [фото тюремных татуировок]». За несколько дней смс-память моранового мобильника трещит от зашифрованных посланий. Будто его входящие сообщения отслеживают. Себастьян читает мейл от Джима с личными профайлами «этих двоих», сидя в забегаловке с вай-фаем, затем пробивает информацию. Ничего внятного не находится, даже стандартных строк биографии. Добрый знак.
Моран насильно обрастает спокойствием, выращивает его, как змея — новую кожу. Это то, что ему удаётся лучше всего. Установив модем, он следует инструкциям шаг за шагом, нанимает указанных людей, каждый час согласовывает действия своей группы. Ему не о чем волноваться. В конце концов, переживания противопоказаны ему профессией. В такие дни он узнает о Джиме из интернета, радио и телевизора, потягивая безвкусный зеленый чай. Смотрит его, как развлекательную передачу. Всё идет по плану — значит, всё в порядке.
Морану не о чем волноваться, но есть вещи, с которыми стерпеться невозможно, сколько бы дерьма в жизни не повидал.
Джим приходит на пятые сутки ночью. Бесшумно забирается на Морана, касается мокрыми холодными ладонями его лба и щек. Себастьян быстрым отрефлексированным движением прижимает дуло глока к его кадыку, и только спустя пару секунд расслабляется, стряхнув с себя сон окончательно. Он всё ещё не привык к Джиму за пять лет (никогда не привыкнет).
Джим скалится, подаваясь горлом вперед. Задирает футболку Морана, впивается пальцами в его ребра, гладит по груди. Моран бросает пистолет подальше и стягивает с Джима мокрую толстовку и майку, укрывает одеялом. Джим тотчас же укладывается на нем, вклинившись бедрами между ног, обнимает пояс, притираясь шершавой щекой к солнечному сплетению. Застывает, подрагивая то ли от холода, то ли от нездорового возбуждения, то ли от лишней дозы, то ли от всего разом. Моран слушает шумное глубокое дыхание и штормящий пульс под чужой кожей, накрывает сухой теплой ладонью взмокший затылок.
Джим затихает быстро, засыпает крепко. Моран до рассвета смотрит в потолок.
Наутро Джим молчит о своих похождениях, продолжает молчать после завтрака, после обеда. Моран выжидает — Джим обычно не умеет терпеть, его распирает от информации и мыслей. Но сейчас он не спешит делиться. Мурлычет под нос песни, разводит бытовую философию, валяется на диване, уткнувшись в телефон, мастерски игнорирует взгляды. Ведет себя совершенно типично, и Моран не задает вопросов, занимаясь своими делами. Это похоже на ту самую игру, в которой Джим обычно сдаётся первым.
Но под вечер он устаёт от собственного терпения. Они лежат на диване, потягивая пиво, Джим, приткнувшись к боку Морана и закинув ногу на его колено, шелестит клавишами нетбука. За открытым окном вновь льет дождь, принося с собой свежие хвойные запахи. Морана клонит в сон.
Он почти забывается, как вдруг Джим с треском захлопывает крышку и отбрасывает технику на край матраса.
— Ты выиграл, — говорит он таким тоном, будто Моран его предал.
— Внезапно.
Джим поворачивает голову и осуждающе смотрит на ленивую физиономию.
— Впрочем, нет, — тянет он, — я могу ещё немного подождать. С Холмсами я уже наигрался, — блеф настолько очевиден, что Моран даже смеётся. Джим вскарабкивается на него и, в надежде заткнуть, глубоко, мокро целует, обняв ладонями щеки. — И ты… никогда… не узнаешь, что папочка с ними делал.
Себастьяну всё ещё смешно. Поцелуи Джима не провоцируют, но расслабляют. Он ведет ладонями по его бокам, тянет футболку наверх, и застывает, увидев несколько кровоподтеков на ребрах. Под лопатками — то же самое, практически симметрично. Моран слишком хорошо знаком с различными техниками ударов, чтобы понять, что это не случайность.
— Ну бля, — вздыхает Джим, проследив его взгляд, и корчит разочарованную мину, — раньше у тебя от синяков не падал.
— Откуда?
— Навернулся с эскалатора, — радостно сообщает Джим, но быстро тушуется, потому что Моран смотрит одним из этих его убийственных аутичных взглядов, при которых отключается способность понимать дурацкие шутки. Джим фыркает и слезает с его колен. — Нудный идиот, теперь и у меня упал.
— Я спросил, откуда.
— Это совершенно неважно.
Моран всё ещё держит футболку, словно клещами, и рывком подтягивает его ближе.
— Неважно, я сказал, — недовольно повторяет Мориарти, выдёргивает край ткани. — До тебя не доходит? Пройдённый этап, дело уже закрыто. Мы об этом не говорим.
Он облизывает губы и тычет Морану в руку телефон.
— Будь так добр. У нас много работы.
Моран добр — спокойно берёт его и отшвыривает в сторону. Дорогой пластик тихо трескается.
— Мы об этом говорим, — тихо низко сообщает он. Заламывает руки Джима, разворачивает и прижимает к себе спиной, запрокидывая его голову и вдавливая кадык. — Мы, блядь, говорим.
Мориарти лишь размеренно дышит, не шевелясь. Он считывает и запоминает: Моран по-настоящему злится, его конденсированная ярость даёт через край. Это происходит слишком редко, чтобы вмешиваться. Прорастающий огоньком интерес в чёрных глазах даже глушит хренов скорпионий клубок боли в клетке рёбер.
Джиму больно, тепло и совсем чуть-чуть страшно, а от этого ещё лучше. Он накрывает ладонью руку на горле, впитывает всем телом жаркий поток чужого гнева и открывает пересохший рот, улыбаясь — он всё-таки победил.
— Тогда слушай, — хрипло соглашается. — И не убирай рук.
У Морана не было понимания, что собой являют межчеловеческие отношения на таком уровне, как у них с Джимом. Он по-своему не ошибался, считая, что всё серьезно — это когда тебе не плевать, как кто-то питается и в каком режиме спит, потому что из этих проблем прорастают все остальные. Работа мозга зависит от оболочки, и этот раздражающий факт Джим временами невольно демонстрировал в самых тяжелых формах.
С эмоциональными проявлениями должно было быть сложно — с ними ведь всегда сложнее всего — но очень скоро Моран понял, что ему не требуется давить из себя ничего сверх своих привычных движений бровями пару раз в день, и расслабился окончательно. Джим ничего не требовал, наслаждался молчаливым вниманием и прикосновениями, с удовольствием глотал его мнения по любому вопросу и с немым восторгом отмечал каждую его полуулыбку, не заостряя внимания. Его экзальтированности с лихвой хватало на двоих.
Порой Моран чувствовал себя тотемом. С ежедневными песнями и плясками Джим обвивал Морана всё крепче, наматывал ритуальные круги всё ближе, и время от времени осторожно скребся по каменной поверхности, пытаясь вызвать демонов. Раз за разом терпел неудачу, разводил костер и продолжал упрямо изучать ключи и заклинания.
Моран знает, что Джим не наигрался — его интерес не гаснет, пока не он высосет из своей игрушки все соки, не поломает окончательно, не выжмет всё, что можно выжать. Маленький глупый Шерлок, говорит Джим, его задницу на каждом шагу прикрывает старший брат, а ведь мы с Майкрофтом неплохо играли, пока мелкий не начал из вредности бросаться камешками и птичьим пометом в наши песочницы. Таких детишек перевоспитывать поздно, их можно только пороть.
— Я предупредил Майкрофта дважды, — говорит Джим после того, как в энный раз хвастается Морану записью своего танца с Тауэра. — Дважды. Это слишком много, и он это тоже понимает.
Его тон резко спрыгивает с игривого на серьезный, и Моран, сидящий позади, кладет ему ладонь между лопаток, давая понять, что внимательно слушает.
— Я ведь предлагал ему такую дичь, как компромисс. Не понимаю. Я думал, либеральные демократы от такого текут.
— У вас понимание понятия «компромисс» не совпало.
— Ничего смешного, Моран, я правда не хочу убивать мелкого, — Джим оборачивается, — и разгребать потом всё дерьмо от обиженного Холмса. У нас по горло других, более интересных забот.
— Я разберусь, — просто произносит Моран, опуская взгляд на монитор. Краем глаза замечает довольную улыбку Джима. Тот приваливается к нему и обнимает одной рукой пояс.
— Ты мне поможешь, — спустя небольшую паузу поправляет он Морана, насладившись ощущением защищенности. — У Холмса не останется ни одного синяка, зато кровью будет ссать ещё полжизни.
Они обсуждают всё до мелочей, вдоволь развлекаясь в процессе. У них есть девятнадцать вариантов развития событий, каждое из которых приводит к одному итогу. Шерлок глуп, но не безнадёжен, и Джим знает, что у того тоже горит мозг в выстраивании цепочек. Он попытается предугадать каждое его действие и слово. Но в этом нет проблемы, потому что на любое его движение у Джима всегда найдется обходной путь.
Ему нужно зрелище, шоу, размах. Крыша больницы, после кучи перебранных вариантов, кажется идеальной сценой. Моран только качает головой и обещает даже не наблюдать за прямой трансляцией представления через камеру, прикрепленную к соседнему зданию — обойдется.
Джим уезжает в назначенный день и назначенное время. Работа Морана — координировать шаги наемных убийц. План расписан по минутам, но следует быть начеку: в конечном счёте, всё зависит от Джима и его демонстративности. У Морана мелькает мысль пригласить Молли, чтобы было кому смотреть джимов театр на экране, но про этот дом до последнего никто не должен был знать.
Морану не о чем волноваться, он знает, что Джим не станет делать что-то такое, чего они не оговаривали. Но, с другой стороны, Джим не будет собой, если упустит возможность повыебываться.
Потому Моран и наблюдает за экраном в полглаза, пока режет салат. И нож совершенно случайно соскальзывает на палец, когда Джим сует пистолет в рот.
Пару мгновений он тупо моргает, глядя на забрызганные кровью огурцы. Затем оперативно берет себя в руки, потому что общий абсурд ситуации очень удачно блокирует какое-либо приятие увиденного. Шерлок всё ещё покачивается на краю крыши, и с этим всё ещё нужно что-то сделать. Моран связывается со снайпером, которому было поручено следить за Уотсоном, и отдаёт короткий приказ. Застывшим взглядом следит за тем, как Шерлок вздрагивает от прошившей его пули и падает вниз.
Мобильник вибрирует через пять минут. Моран еле сдерживается от закатывания глаз и нажимает на кнопку ответа.
— Тебе лучше быть сейчас дохлым, — предупреждает он и слышит усталый, но провокативный смех. — Выглядело дешево и непрофессионально.
Несколько секунд Джим ничего не говорит, тихо дыша в трубку. Моран чувствует, что тот улыбается, и пытается найти в себе силы разозлиться.
— Значит, вы с Шерлоком первые в списке доверчивых дурней, — довольно прошуршал голос из трубки, — он даже пульс не пощупал, а ты за каким-то хреном его сам застрелил.
— Всё равно дешево, — Моран щелкает зажигалкой, закуривая, и бросает нож в раковину. — Придёшь — научишься, наконец, правильно оружие заряжать, и выстрелишь как надо.
— Да ладно тебе уже, — тон Джима вдруг преисполняется совершенно неуместным самодовольством, — было ведь дико весело! Видел бы ты его лицо вблизи…
Моран тяжело молчит — от этого молчания Джиму впору было бы примерзнуть ухом к трубке, но он рассыпается впечатлениями от своей смерти, как ребенок от похода в цирк. И Моран невпопад думает, что тяжело болен, раз готов слушать этот голос бесконечно; а ещё — что он немного (зверски) устал от шуток Джима и что им надо сменить декорации.
Индия вполне подойдёт.
название: Дом, в котором я однажды умер
бета: Штэйн
фэндом: ШХ ВВС
пейринг: Моран/Мориарти
рейтинг: pg-13
категория: повседневность, missing scene
предупреждение: кто-то левый умрёт.
описание: видоизмененный таймлайн s2e3, очередное видение злополучного Рейхенбаха изнутри.
оver2000В очередной купленной на окраине одноэтажке стены покрыты известью и паутиной, в углах скопилась влага, электричество есть лишь в мансарде. Джим поворачивает ручку, толкает дверь и та неприветливо скрипит, с трудом шевелясь.
— Восхитительно, — весело говорит он Морану после того, как оббегает все комнаты, собрав дорогущей одеждой кучу пыли. — Здесь-то уж наверняка есть призраки.
Моран не находит ничего ни восхитительного, ни отвратительного в призраках, гнилых досках и осыпающейся штукатурке. Зданию лет около пятидесяти, если не больше, в таком стиле жилье давно не строят. Себастьян сдвигает в гостиной мебель к стене, поближе к камину. На кисть приземляется несколько капель воды. Оружие приходится убрать в кейс.
Джим любит дома с протекающей крышей. Определённо, у него с ними есть что-то общее.
Вечером они жарят курицу прямо на самодельном вертеле над камином. Нанизанные на шомпол куски мяса будут отдавать химией, но обоим всё равно: у Морана после войны проблемы с вкусовыми рецепторами, а Джим слишком увлечен новой ролью своего близнеца.
— Да никто тебя не заставляет с ней трахаться, дебил, — терпеливо и ласково повторяет Джим и доливает в кружку вино из пакета, зажимая телефон между щекой и плечом, — но в одной постели пару дней поспать придётся. Китти здорова, матрасы у неё ортопедические…
Моран тихо фыркает, невольно улыбаясь. Джим сейчас выглядит неправдоподобно простым и уютным для криминального авторитета.
Из трубки доносится раздраженный стрекот.
— Он не в курсе, что она лесбиянка?
Джим качает головой. С широкой улыбкой желает брату спокойной ночи и велит помолиться, чтобы не сдохнуть во сне.
— Обоим приходится клеить из себя пару не только на людях, но и наедине. Их могут застать врасплох в любой момент. Рич потерпит, ему на пользу.
Ричард — младший из близнецов. Характер ему достался более скверный, по мнению брата («с горем без ума долго не живут»). Он очень похож на Джима, только более разбалансирован, более расточителен в эмоциях и чувствах — не умеет их расходовать без личных травм, не знает, куда себя девать. Он остёр на язык и пользуется им в журналистике с вдохновенным безрассудством, не боясь за свою жизнь. Зато имеет целый ворох постыдных фобий и пограничное расстройство. По сравнению с Джимом Ричард негармоничен от и до, но умудряется при всех недостатках иметь доброе сердце. Он оттеняет жестокость Джима, как пленочный негатив.
— Королева драмы, — Джим захмелело щурится, тонкие светлые морщинки разбегаются от глаз по лицу. — Всё никак не простит мою заботу.
В детстве Джим заботился о зубах братика — отнимал у него сладкое, инфернально смеясь.
Старый матрас на диване до противного мягок, Джим чувствует себя утопающим в вязком болоте. Он прогибает позвоночник и сводит лопатки, поднимаясь на локтях, скатывается на пол к Морану, который расположился у тлеющего камина. Поджимая ноги от скользкого сквозняка, Джим перетягивает на себя короткое одеяло, вдыхая смутный запах золы и табака, и подлезает Морану под руку.
Деструктивизм пульсирует у Мориарти в крови, наматывая круги и пробиваясь сквозь быстрые удары сердца. Себастьян чувствует это через его кожу, проваливаясь в чуткую дрёму.
Он знает, насколько это заразно.
Джим исчезает рано, ещё до того, как мокрое серое утро втекает в дождливую ночь. Себастьян слышит шуршание бумаг — на них хаотично вычерченные планы, распятые чернилами фамилии, прочая кривая фигня — и открывает глаза.
Тяжёлая дверь наглухо захлопывает эту развалину, словно ловушку.
Нужно было свернуть ему ночью шею, чтобы не утащился сворачивать её сам. Нарвётся ведь непременно, и никому не будет дела до того, что трогать его шею может только Моран. Полковнику так чертовски повезло со своим единственным неявным страхом — страхом за жизнь Джима Мориарти. Раскалённые нервы в фоновом режиме.
Пока что ему остаётся ремонтировать крышу, разговаривать с пауком и стрелять птицами в свиней.
«Нужен счёт последнего матча», «Единороги едят щавель», «Какая медлительная страна!», «Этих двоих пригласим на ужин [фото тюремных татуировок]». За несколько дней смс-память моранового мобильника трещит от зашифрованных посланий. Будто его входящие сообщения отслеживают. Себастьян читает мейл от Джима с личными профайлами «этих двоих», сидя в забегаловке с вай-фаем, затем пробивает информацию. Ничего внятного не находится, даже стандартных строк биографии. Добрый знак.
Моран насильно обрастает спокойствием, выращивает его, как змея — новую кожу. Это то, что ему удаётся лучше всего. Установив модем, он следует инструкциям шаг за шагом, нанимает указанных людей, каждый час согласовывает действия своей группы. Ему не о чем волноваться. В конце концов, переживания противопоказаны ему профессией. В такие дни он узнает о Джиме из интернета, радио и телевизора, потягивая безвкусный зеленый чай. Смотрит его, как развлекательную передачу. Всё идет по плану — значит, всё в порядке.
Морану не о чем волноваться, но есть вещи, с которыми стерпеться невозможно, сколько бы дерьма в жизни не повидал.
Джим приходит на пятые сутки ночью. Бесшумно забирается на Морана, касается мокрыми холодными ладонями его лба и щек. Себастьян быстрым отрефлексированным движением прижимает дуло глока к его кадыку, и только спустя пару секунд расслабляется, стряхнув с себя сон окончательно. Он всё ещё не привык к Джиму за пять лет (никогда не привыкнет).
Джим скалится, подаваясь горлом вперед. Задирает футболку Морана, впивается пальцами в его ребра, гладит по груди. Моран бросает пистолет подальше и стягивает с Джима мокрую толстовку и майку, укрывает одеялом. Джим тотчас же укладывается на нем, вклинившись бедрами между ног, обнимает пояс, притираясь шершавой щекой к солнечному сплетению. Застывает, подрагивая то ли от холода, то ли от нездорового возбуждения, то ли от лишней дозы, то ли от всего разом. Моран слушает шумное глубокое дыхание и штормящий пульс под чужой кожей, накрывает сухой теплой ладонью взмокший затылок.
Джим затихает быстро, засыпает крепко. Моран до рассвета смотрит в потолок.
Наутро Джим молчит о своих похождениях, продолжает молчать после завтрака, после обеда. Моран выжидает — Джим обычно не умеет терпеть, его распирает от информации и мыслей. Но сейчас он не спешит делиться. Мурлычет под нос песни, разводит бытовую философию, валяется на диване, уткнувшись в телефон, мастерски игнорирует взгляды. Ведет себя совершенно типично, и Моран не задает вопросов, занимаясь своими делами. Это похоже на ту самую игру, в которой Джим обычно сдаётся первым.
Но под вечер он устаёт от собственного терпения. Они лежат на диване, потягивая пиво, Джим, приткнувшись к боку Морана и закинув ногу на его колено, шелестит клавишами нетбука. За открытым окном вновь льет дождь, принося с собой свежие хвойные запахи. Морана клонит в сон.
Он почти забывается, как вдруг Джим с треском захлопывает крышку и отбрасывает технику на край матраса.
— Ты выиграл, — говорит он таким тоном, будто Моран его предал.
— Внезапно.
Джим поворачивает голову и осуждающе смотрит на ленивую физиономию.
— Впрочем, нет, — тянет он, — я могу ещё немного подождать. С Холмсами я уже наигрался, — блеф настолько очевиден, что Моран даже смеётся. Джим вскарабкивается на него и, в надежде заткнуть, глубоко, мокро целует, обняв ладонями щеки. — И ты… никогда… не узнаешь, что папочка с ними делал.
Себастьяну всё ещё смешно. Поцелуи Джима не провоцируют, но расслабляют. Он ведет ладонями по его бокам, тянет футболку наверх, и застывает, увидев несколько кровоподтеков на ребрах. Под лопатками — то же самое, практически симметрично. Моран слишком хорошо знаком с различными техниками ударов, чтобы понять, что это не случайность.
— Ну бля, — вздыхает Джим, проследив его взгляд, и корчит разочарованную мину, — раньше у тебя от синяков не падал.
— Откуда?
— Навернулся с эскалатора, — радостно сообщает Джим, но быстро тушуется, потому что Моран смотрит одним из этих его убийственных аутичных взглядов, при которых отключается способность понимать дурацкие шутки. Джим фыркает и слезает с его колен. — Нудный идиот, теперь и у меня упал.
— Я спросил, откуда.
— Это совершенно неважно.
Моран всё ещё держит футболку, словно клещами, и рывком подтягивает его ближе.
— Неважно, я сказал, — недовольно повторяет Мориарти, выдёргивает край ткани. — До тебя не доходит? Пройдённый этап, дело уже закрыто. Мы об этом не говорим.
Он облизывает губы и тычет Морану в руку телефон.
— Будь так добр. У нас много работы.
Моран добр — спокойно берёт его и отшвыривает в сторону. Дорогой пластик тихо трескается.
— Мы об этом говорим, — тихо низко сообщает он. Заламывает руки Джима, разворачивает и прижимает к себе спиной, запрокидывая его голову и вдавливая кадык. — Мы, блядь, говорим.
Мориарти лишь размеренно дышит, не шевелясь. Он считывает и запоминает: Моран по-настоящему злится, его конденсированная ярость даёт через край. Это происходит слишком редко, чтобы вмешиваться. Прорастающий огоньком интерес в чёрных глазах даже глушит хренов скорпионий клубок боли в клетке рёбер.
Джиму больно, тепло и совсем чуть-чуть страшно, а от этого ещё лучше. Он накрывает ладонью руку на горле, впитывает всем телом жаркий поток чужого гнева и открывает пересохший рот, улыбаясь — он всё-таки победил.
— Тогда слушай, — хрипло соглашается. — И не убирай рук.
У Морана не было понимания, что собой являют межчеловеческие отношения на таком уровне, как у них с Джимом. Он по-своему не ошибался, считая, что всё серьезно — это когда тебе не плевать, как кто-то питается и в каком режиме спит, потому что из этих проблем прорастают все остальные. Работа мозга зависит от оболочки, и этот раздражающий факт Джим временами невольно демонстрировал в самых тяжелых формах.
С эмоциональными проявлениями должно было быть сложно — с ними ведь всегда сложнее всего — но очень скоро Моран понял, что ему не требуется давить из себя ничего сверх своих привычных движений бровями пару раз в день, и расслабился окончательно. Джим ничего не требовал, наслаждался молчаливым вниманием и прикосновениями, с удовольствием глотал его мнения по любому вопросу и с немым восторгом отмечал каждую его полуулыбку, не заостряя внимания. Его экзальтированности с лихвой хватало на двоих.
Порой Моран чувствовал себя тотемом. С ежедневными песнями и плясками Джим обвивал Морана всё крепче, наматывал ритуальные круги всё ближе, и время от времени осторожно скребся по каменной поверхности, пытаясь вызвать демонов. Раз за разом терпел неудачу, разводил костер и продолжал упрямо изучать ключи и заклинания.
Моран знает, что Джим не наигрался — его интерес не гаснет, пока не он высосет из своей игрушки все соки, не поломает окончательно, не выжмет всё, что можно выжать. Маленький глупый Шерлок, говорит Джим, его задницу на каждом шагу прикрывает старший брат, а ведь мы с Майкрофтом неплохо играли, пока мелкий не начал из вредности бросаться камешками и птичьим пометом в наши песочницы. Таких детишек перевоспитывать поздно, их можно только пороть.
— Я предупредил Майкрофта дважды, — говорит Джим после того, как в энный раз хвастается Морану записью своего танца с Тауэра. — Дважды. Это слишком много, и он это тоже понимает.
Его тон резко спрыгивает с игривого на серьезный, и Моран, сидящий позади, кладет ему ладонь между лопаток, давая понять, что внимательно слушает.
— Я ведь предлагал ему такую дичь, как компромисс. Не понимаю. Я думал, либеральные демократы от такого текут.
— У вас понимание понятия «компромисс» не совпало.
— Ничего смешного, Моран, я правда не хочу убивать мелкого, — Джим оборачивается, — и разгребать потом всё дерьмо от обиженного Холмса. У нас по горло других, более интересных забот.
— Я разберусь, — просто произносит Моран, опуская взгляд на монитор. Краем глаза замечает довольную улыбку Джима. Тот приваливается к нему и обнимает одной рукой пояс.
— Ты мне поможешь, — спустя небольшую паузу поправляет он Морана, насладившись ощущением защищенности. — У Холмса не останется ни одного синяка, зато кровью будет ссать ещё полжизни.
Они обсуждают всё до мелочей, вдоволь развлекаясь в процессе. У них есть девятнадцать вариантов развития событий, каждое из которых приводит к одному итогу. Шерлок глуп, но не безнадёжен, и Джим знает, что у того тоже горит мозг в выстраивании цепочек. Он попытается предугадать каждое его действие и слово. Но в этом нет проблемы, потому что на любое его движение у Джима всегда найдется обходной путь.
Ему нужно зрелище, шоу, размах. Крыша больницы, после кучи перебранных вариантов, кажется идеальной сценой. Моран только качает головой и обещает даже не наблюдать за прямой трансляцией представления через камеру, прикрепленную к соседнему зданию — обойдется.
Джим уезжает в назначенный день и назначенное время. Работа Морана — координировать шаги наемных убийц. План расписан по минутам, но следует быть начеку: в конечном счёте, всё зависит от Джима и его демонстративности. У Морана мелькает мысль пригласить Молли, чтобы было кому смотреть джимов театр на экране, но про этот дом до последнего никто не должен был знать.
Морану не о чем волноваться, он знает, что Джим не станет делать что-то такое, чего они не оговаривали. Но, с другой стороны, Джим не будет собой, если упустит возможность повыебываться.
Потому Моран и наблюдает за экраном в полглаза, пока режет салат. И нож совершенно случайно соскальзывает на палец, когда Джим сует пистолет в рот.
Пару мгновений он тупо моргает, глядя на забрызганные кровью огурцы. Затем оперативно берет себя в руки, потому что общий абсурд ситуации очень удачно блокирует какое-либо приятие увиденного. Шерлок всё ещё покачивается на краю крыши, и с этим всё ещё нужно что-то сделать. Моран связывается со снайпером, которому было поручено следить за Уотсоном, и отдаёт короткий приказ. Застывшим взглядом следит за тем, как Шерлок вздрагивает от прошившей его пули и падает вниз.
Мобильник вибрирует через пять минут. Моран еле сдерживается от закатывания глаз и нажимает на кнопку ответа.
— Тебе лучше быть сейчас дохлым, — предупреждает он и слышит усталый, но провокативный смех. — Выглядело дешево и непрофессионально.
Несколько секунд Джим ничего не говорит, тихо дыша в трубку. Моран чувствует, что тот улыбается, и пытается найти в себе силы разозлиться.
— Значит, вы с Шерлоком первые в списке доверчивых дурней, — довольно прошуршал голос из трубки, — он даже пульс не пощупал, а ты за каким-то хреном его сам застрелил.
— Всё равно дешево, — Моран щелкает зажигалкой, закуривая, и бросает нож в раковину. — Придёшь — научишься, наконец, правильно оружие заряжать, и выстрелишь как надо.
— Да ладно тебе уже, — тон Джима вдруг преисполняется совершенно неуместным самодовольством, — было ведь дико весело! Видел бы ты его лицо вблизи…
Моран тяжело молчит — от этого молчания Джиму впору было бы примерзнуть ухом к трубке, но он рассыпается впечатлениями от своей смерти, как ребенок от похода в цирк. И Моран невпопад думает, что тяжело болен, раз готов слушать этот голос бесконечно; а ещё — что он немного (зверски) устал от шуток Джима и что им надо сменить декорации.
Индия вполне подойдёт.