продолжаем нести в мир

[royce bracket]

название: №202
авторы:  Caelibem, giarossin
фэндом: ШХ ВВС
пейринг: Моран/Мориарти
рейтинг: nc-17
жанр: старое доброе ультранасилие pwp

welcome to the hotel california;

В номере душно. Джим захлопывает дверь, бросает папку на стеклянный журнальный столик у дивана; та проскальзывает с тихим шелестом и останавливается, выскользнув одним уголком за край.
Он снимает пиджак. Стягивает рубашку, не расстегнув воротник и манжеты. Майка на нем задирается, оголяя поясницу и впалый живот, пока он нетерпеливыми рывками пытается выбраться из вывернутых рукавов и найти на изнанке верхнюю пуговицу. Он что-то роняет сквозь зубы. Какое-то неблагозвучное проклятье.

— Помоги мне.

Рубашку он комком швыряет на пол, та лежит между ним и Себастьяном. Волосы у Джима всклокочены и смешно торчат на затылке. Консультант ногой запихивает одежду в ложбинку между диваном и креслом.

— Они выплатили бы все до копейки, — Мориарти поднимает на снайпера черный бесноватый взгляд. Его губы плотно сжаты, и в каждом движении читается нарочитая скорая резкость. Джим не уточняет, что произошло бы раньше: выплата по счетам или выстрел, который бы размазал его мозги по стенке. Так или иначе, мозги вышибли не ему. Так или иначе, он был убежден, что пули в голове ему удалось бы сегодня избежать.

Дело даже не в неоправданном риске — дело в риске как таковом. В чрезмерной страховке. Так считает Джим.
Так он считает, когда старательно выверенные планы дают сбой. Он считает, ему не оставляют места для импровизации: она тянет на негласно свершившийся акт усыновления.
Не то, чтобы это его не устраивало.
Это та форма злости, об обратной стороне которой предпочитаешь не задумываться намеренно. Такое бывает.
«Ты мне ее простишь, как я простил долг тем ублюдкам», — так считает Джим, падая на диван и пододвигая к себе ноутбук в чинном давящем молчании.

Время — материя, на поверхности сетки которой у них двоих завязан каждый рабочий шаг. Джиму легко просчитывать границы минутных рамок, Морану просто следовать им. Корректировать позиции. Мерить шаги.
Старый негласный код. Обоюдное управление. Одна из ключевых причин их взаимовыгодного интереса в самом начале.
Полковнику фоном хорошо и спокойно; поставленная задача сама по себе была представлением, развлечением, слишком простым, чтобы размениваться перед очередной дрянью на дополнительный театр. А уровень опасности при выходе за рамки — слишком скучным, чтобы это позволить.

Джим не заботится о прикрытии своей детской вредности. Усталость в Моране залегает на дно.

— Ты бы выглядел, как Стэнсфилд из «Леона», — медитативно тянет он. Облокотившись на диван позади Джеймса, с нажимом ведет пальцами по его затылку вверх.
— Тот долго и красиво выебывался перед расстрелом глупой простой семейки.
Моран крепко сжимает черные пряди. Джим щетинится, втягивает голову в плечи, сопротивляется до тех пор, пока боль в волосах не становится ощутима. Он все так же молчит, не растрачивая злость на лишнюю колкость, хотя — видит бог — ему это тяжело.
Себастьян задирает его голову вверх, глядя на плотно сжатые губы.

— Всегда любил ассоциативные ряды.

Злость Джима не пугает его, но разогревает. Себастьян не пытается что-то объяснить или вытряхнуть ребячество из шальной башки. Ему нравится, что всё прошло по плану. Ад в глазах Джеймса ему нравится не меньше.
Тот еще не наигрался в свою королевскую молчанку. И знает, что если начнет говорить, то опять скажет слишком много. Поэтому Джим молчит.
Молчит и, в момент, когда Себастьян наклоняется к нему, широко раскрывает рот, обнажая зубы, по-кошачьи шипит горлом. Моран больно и цепко кусает нижнюю губу. Джим замирает. Терпит, не уворачиваясь и не пытаясь взять верх в типичной для него боевой игривости.
Руки его все также покоятся на клавишах ноутбука с разметавшимися по монитору таблицами и числами.
Себастьян с нажимом ведет языком по его языку, тянет за вихры сильнее, смыкает зубы на вытянутой шее. Возле кадыка расцветает несколько багровых кровоподтеков.
Потянувшись, прикрывает ноутбук и отпихивает на стол вслед папке.

Джим обманчиво расслаблен. Только Моран различает внутри него тихое, опасное напряжение, тот готов взвиться в любую секунду и — в лучшем случае — выцарапать Себастьяну глаза.
Этому ребенку так мало всего, что мир давится его жадностью. Он не в состоянии её переварить.
Моран считает это самым интересным природным явлением, которое он когда-либо встречал. Что-то сродни катаклизму в эпицентре неконтролируемой стихии.

Он серьезно, очень внимательно смотрит на лицо Джеймса. Отпустив волосы, кладет ладонь на открытое горло.
— Я думал, мы давно это прошли.
Сжимает. Недостаточно для острой боли и в самый раз для медленно накатывающего, пульсирующего кислородного голодания. Взгляд Джеймса токсичен, крайне ядовит. Боль в горле растекается от руки полковника, с пульсом ударяет под виски, и лицу становится жарко. Джим вынужден приоткрыть губы для вдоха. Слюна копится во рту.
Доиграешься ведь.
Оба знают, что совсем скоро. Оба знают, что именно это будет самой интересной частью.
Но до тех пор...
— Не сдерживайся, — говорит Моран Джиму, сжимая его член сквозь ткань брюк. Он нависает над ним, склоняется, расстегивает его штаны. Сминает член под бельем крепче, медленно двигает рукой у основания. Резкое возбуждение, ощутимое под пальцами, зеркально передается Морану. Он ловит хриплое дыхание Джеймса, не касаясь его губ.

Джим сглатывает, чувствуя, как кадык прокатывает по чужой ладони; ему нравится это чувство, зрачки ширятся, и взгляд становится чернее. Блестит мазутом в скудном свете торшера.
Брось только спичку, полковник.
Джим долго смотрит в склонившееся над ним лицо офицера. Спокойствие спокойствию рознь, Моран, у таких, как ты, его тысячи оттенков. Джеймс любит их все. По-разному. И злость, бешенство, скребущаяся чернота под ребрами — все это тоже из ранга любви. Джим не сдерживается. Но мазута в глазах слишком много.
Ты, полковник, вряд ли вспомнишь себя, когда разминировал взрывчатку на живом человеке под пулеметной дробью. Или когда остался один на один в затопленной канаве с полосатым хищником, промокшим порохом и вывихнутым запястьем. Кажется, это произошло где-то в лесах Читвана?

Конечно, не вспомнишь, ты ведь был занят другим.

Зато Джим готов поспорить, готов зуб себе вырвать: он бы увидел тогда именно этот взгляд. Сокрытое напряжение под мышцами. Джим с хрипом выталкивает воздух сквозь сжатое горло, когда тяга в паху начинает отдавать покалыванием в кончиках пальцах.

Джим улыбается и, прежде чем он вскидывает руку, слышится глухой короткий щелчок. Острое лезвие складного ножа впивается концом в мягкую плоть под скулой Себастьяна. Джим улыбается шире, обнажая белые острые зубы, и блеск в глазах становится почти маниакальным.
— Тебе, ублюдок, порой так не хватает улыбки.
Джим пускает с поводка разрастающуюся злость — ту злость, которой толком не нужен повод, которая питается всем, что находит и видит; Джим издает странный, высокий, восторженный стрекот, когда просочившаяся из-под лезвия крупная алая капля стекает вниз по щеке Морана и падает на его собственную. Уже остывшая. Джим пытается дотянуться до нее языком — лишь смазывает, но на рецепторах все равно оседает привычный стальной привкус.

— Думаешь, удержишь? — глуше спрашивает Джеймс, чувствуя, как желание внутри сплетается с голодом, и рука давит сильнее, даря первый порез.

Моран прищуривается, но не отстраняется. Его веселость повторяет веселость Джеймса, только остриями внутрь, а не наружу.
Он медленно склоняется ниже, подается навстречу лезвию. Оно сдерживает резкую боль в челюсти, напоминающую о себе короткими импульсами. Шрам будет ровным, аккуратным, а потому — буквально вопящим о своем очевидном происхождении. Металл врезается под кожу, когда Себастьян накрывает губы Джима своими, втягивает в глубокий, жадный поцелуй. Кровь с его скулы тонкой струей затекает Джиму в рот.

Моран думает о том, как его негативная генетическая информация расползается по организму Мориарти. Ничем новым тот не разживется. Крепко сжимая его запястья, он прерывает поцелуй укусом и заваливает Джима на диван, устраиваясь на его бедрах.
— Улыбки не получится, — полковник равнодушно смотрит в черные глаза. Яда в них столько, что можно отравить целый вражеский взвод.
Улыбки действительно не получается — только подобие звериного оскала.

Кровь стекает с его щеки вдоль шеи, свертывается, подсыхает.

Моран вытягивает руки Джима над его головой, стискивает кисти, крепко держит — лезвие ножа впивается в белую кожу ладоней Мориарти. Алчность током передается Морану, как и любая эмоция Джима в той или иной мере.
Себастьян оглаживает его живот, пах, кусает и вылизывает открытую шею. Запах крови ударяет в ноздри, будит старые, вживленные под кожу инстинкты. Морану хочется вгрызться Джиму в горло, в тонкую ключицу, переломать пальцы, выбить колени. Коснуться всех уязвимых мест, выпотрошить, вывернуть наизнанку, зализать, вылечить. Чтобы никто больше не добрался.
Он спускает с него брюки до колен и неторопливо входит двумя пальцами, продолжая удерживать руки. Багровые капли, прорастающие из ладоней Джима, пачкают его фаланги. Моран двигает рукой медленно, но жестко, чувствуя каждый миллиметр влажного тесного нутра.
Джим зажимается, намеренно, он даже готов сыграть в изнасилование.

Хочешь?

Черные глаза смеются.

Пальцы настойчиво проталкиваются внутрь, зубы смыкаются на горле, тянут кожу — и организм не знает, на что реагировать, Джеймса насквозь прошибает сразу с двух точек. Он сбивается в дыхании, сводит вместе лопатки и еще крепче сжимает лезвие в ладони — но боль от пореза уже почти неощутима: рука успела онеметь.

От каждого касания к горлу Джим готов сорваться на тихий позорный скулеж. Возбуждение быстро подбирается к черте максимума, и консультант едва удерживает себя, чтобы не вскинуть выше бедра, не развести ноги шире, подставляясь и впуская глубже.

Джиму хочется стонать, глухо и хрипло, слишком откровенно. У него стоит колом. Его ведет — от смеси запахов и ощущений, от четкого неумолимого ритма, от собственной злости, перерастающей в дикий азарт. Ему хочется впиваться — губами, зубами, проследить языком все шрамы у полковника на коже, а потом непременно оставить на ней новые. Щека Морана мажет кровью, и Джим бы хотел ощутить ее на своих губах.
Джиму хочется играть в сопротивление.
Джиму хочется сказать «нет».
Иногда.
Когда его раскладывают на полу или на столе или подхватывают под бедра, заставляя проехаться лопатками по кирпичной клади. Когда Себастьян трахает его до белых чертиков под веками, взрывающимися фейерверком в мозгу. Чертики, напичканные взрывчаткой. Порой Джиму кажется, что в венах у него вместо крови — взрывная композитная смесь.
Ему хочется играть в сопротивление, чтобы потом ощутить его обломки под ладонями офицера.
Джиму нравится вынуждать ломать себя — и он молчит, крепко сцепив зубы и глядя в ровный серый потолок. Чертовы гостиницы. Помешаны на евроремонтах и хреновом дешевом перфекционизме с набором фирменной мебели от IKEA.



Пальцы входят глубже, выталкивая из легких хриплый шумный выдох, и Джим проглатывает очередной стон, опуская веки. Напрягает руки, хватка на запястьях становится ощутимей. Мориарти скалится, вскидывая голову, открывает горло, но не роняет ни звука. Он даже пытается улыбаться, но вот беда, полковник: «улыбка» у него тоже выходит через раз.
Отпустив перемазанные красным руки, Моран наклоняется, проводя языком по контуру губ Джима. Вынуждает того открыть рот, скользит глубже и отстраняется.

Джим активно сконцентрирован на сдерживании своих реакций, поэтому не замечает, что нихрена не сдерживает.
Штаны отправляются вслед рубашке. Моран разводит его бедра, подхватывая под колено, толкается внутрь членом, почти не спустив джинсы, только расстегнув. Насухую идет тяжело.
Джим утыкается Себастьяну в плечо, шумно, утробно дышит и лишь сильнее стискивает зубы, замирает, позволяя ему войти до конца.
Все эмоции находят свой выход в движениях. От этого можно захмелеть.

Моран резко входит во всю длину, гладит ладонью выгнутую поясницу, надавливает ниже, делая проникновение более глубоким, проезжается по чувствительной железе внутри, замедляется на выходе. Влизывается в кожу на приглашающе обнаженной шее, прижимает к себе горячее тело и коротко, хрипло стонет, наконец усмехаясь.

Джим сжимается вокруг члена, его тело ломает в подступающей агонии. Никогда не умел себя сдерживать. Никогда даже толком не пытался, не видел смысла, когда хочется заорать на весь этаж от кипящей крови в венах, когда это — отчего-то, почему-то — охренительно хорошо. Когда не выпущенные с голосом мысли перезревают, выходят вместе с дрожью, с резким, надрывным, почти беззвучным шепотом.
Трахни меня.
Отымей.
Ну же.
Заставь кричать.
Его пальцы судорожно цепляются за спинку дивана, другая рука — за край, сминая жесткую обивку. Каждая мышца в его теле напряжена. Он едва удерживает стон, проглатывает его — и тот едва не расцарапывает глотку изнутри. Джима выгибает, зубы обнажаются в оскале, в невырванном немом крике.

Упрямый, как колдовская блядь на приеме у инквизитора.

Моран запрокидывает его голову, резко потянув смоляные волосы на затылке. Боль — лучший катализатор звука. Он сминает Джима под собой, выгибает, пьет пульс с его шеи и втрахивает в матрас.
Быстро, жестко, мокро. Казалось бы, ничего нового. Но ни один их секс не похож на предыдущие.

— Стони, — тихо, ровно, почти мягко приказывает Себастьян ему на ухо. — Стони.

Ничего большего не надо.

— Я хочу тебя. Слышать.

Тихий, неестественно ровный голос прокатывает вдоль позвоночника, отдает новым приливом крови в паху, и Джим сдается, отзывается вымученным тихим звуком. Себастьян стаскивает с себя влажную футболку, выйдя из Джима на мгновение.
Член входит вновь легко и сразу до конца.
Себастьян держит каждый нерв. Ведет каждую реакцию в теле. Джим это понимает, чувствует, вся его спесь трещит по швам и крошится в тот момент, когда кожа касается кожи, и голос Морана впивается в висок с правой стороны, там, где чувствуется на нем горячее загнанное дыхание.

Моран плавно толкает два пальца в раскрытый податливый рот, оглаживает изнутри щеки, губы, проходится по языку. Ему сложно сдерживать хриплые короткие стоны от визуального наслаждения Джимом.
Он почти болезненно сжимает его член мокрыми пальцами на очередной сильной фрикции. Скользит по жаркому паху, дроча медленно и мучительно. Вторая ладонь проходится по выгнутому позвоночнику. Себастьян отдрачивает Мориарти всё быстрее и требовательнее, пронзая его членом, плотнее вминая в диван собой. Он чувствует каждый вдох, каждый толчок пульсирующей в его венах крови.
Джим давится всхлипами, хриплыми вздохами, словами, оборванными насередине. Он слишком измучен молчанием. Джим зажмуривается — и снова под веками белыми мазками пляшут черти.

Рука Себастьяна на его члене. Глубокие частые толчки внутрь. Тяжесть чужого тела. Будто связали по рукам и ногам, толкнули к краю борта. Джим даже почти готов нырнуть.

— Кончай, — говорит Моран, усиливая хватку — везде. Сиплый шум в ушах шелестит, разбивается о черепную коробку изнутри.
Джим хочет и не хочет этого оргазма.
Хочет еще поиграть.
Но сил не остается, когда его толкают к грани, выбрасывают за грань, его встряхивает, мышцы сжимаются в коротких мощных спазмах, и он кончает снайперу в ладонь, ногти скребут обивку дивана, затем — плечо стрелка.
Он даже не помнит, как кричал; крик оседает по углам затихающим эхом и звоном стоит в ушах.



Морану чересчур жарко и слишком хорошо.
Дыхание медленно возвращается к нему, выравнивается, и окружающий мир снова приходит в движение.
Нескоро становится четким, но снова — различимым.

И шумное дыхание под собой, и заплывшая над адом в двух зрачках маслянистая мембрана «сделай-это-ещё-раз-шесть».

@темы: #чёрные демоны, белые демоны, #сублимативное, #пепел